Страница 17 из 142
И Небо, и Море
Переполнены одинокими
Земли, Воздух
Ищут пару себе подобную.
Небо, Море
Плачут горькими, жизнь не вечная
Земли, Воздух
Забываются в бесконечности.
Дети Индиго
Одинокими
Вечером, когда дети преспокойно
сидят за столом или на своих
скамеечках, является Оле-Лукойе.
Он обут в одни чулки и тихо-тихо
поднимается по лестнице;
потом осторожно приотворит дверь,
неслышно шагнёт в комнату
и слегка спрыснет детям в глаза молоком.
В руках у него маленькая спринцовка,
и молоко брызжет из неё
тоненькой-тоненькой струйкой.
Тогда веки у детей начинают слипаться,
и они уж не могут разглядеть Оле,
а он подкрадывается к ним сзади
и начинает легонько дуть им в затылки.
Г. Х. Андерсен
Оле-Лукойе
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВОЗДУХ
***************
- Всё не слава богу, - хмурится мама, поглядывая куда-то вперёд. Мы уже в самолёте, который набрал высоту, возвращая меня на родину.
При подъёме я испытал лёгкую невесомость, как будто катался на карусели в парке аттракционов. Немного испугался, ведь летел впервые, но потом состояние стабилизировалось, пока мама не нахмурилась.
Нас поместили в небольшом отсеке прямо перед кабиной пилота, и когда в последний раз выходила стюардесса, мама случайно бросила взгляд в носовую часть самолёта.
- Что там? – хмурюсь я в ответ.
- Летим прямо в грозовой фронт. – Потом мама посмотрела на меня и внезапно растерялась, видимо, страх прильнул к моему лицу. – Ты не пугайся, если бы какой серьёзный грозовой фронт ожидался, пилотов бы предупредили и рейс отменили.
- Когда ты отправляла меня на яхте, тоже никакого фронта не ожидалось, - тихо произношу я, и мама было открывает рот, но оттуда не доносится ни звука. Крыть ей нечем.
Через минуту свет в иллюминаторах темнеет, самолёт входит в облачность. Опрятные стюардессы в фирменных костюмах снуют мимо нас и на их лица приклеены искусственные улыбки, по которым хочется вдарить кулаком. Я не улыбаюсь в ответ, тревога лишь нарастает.
Самолёт чуть тряхнуло, и одна из стюардесс засеменила в салон, чтобы успокоить людей. Только дверь в кабину пилота она закрыть забыла. А ведь по уставу, скорее всего, положено. А если не закрыла, значит, волнуется.
Свет мигнул. И потом из кабинки донёсся тихий голос одного из пилотов:
- Васька, что происходит? Из строя выходит уже третий прибор. Меня пугает такое совпадение.
Я вижу, как бледнеет мама. Она тревожно бегает глазами в поисках хоть одного человека из команды. Меня посещает нервная мысль, что если кораблекрушение я пережил, то авиакатастрофу – вряд ли. А потом ирония: меня спасли из моря, чтобы я разбился на самолёте. Вот весело! Обхохочешься, к чёрту!
И вдруг всё встаёт на свои места. Ничего этого нет. Ни самолёта, ни мамы, я всё ещё качаюсь на волнах и продолжаю галлюцинировать. Я даже начинаю слышать шум волн.
- Погоди, - произносит мама, не выдерживая. – Я на минутку.
Она выходит, оставив меня одного.
И тут всё начинается.
***
Сначала самолёт трясёт, а свет дрожит, как парализованный. Я сжимаю кулаки и шепчу про себя:
- Это лишь турбулентный поток, всего лишь поток.
В салоне раздаётся душераздирающий крик, и я застываю, раскрыв рот на полуслове. Опять ужас гнездится в сердце. За что же мне такая проклятая судьба?
Я должен подняться и… и что? Поговорить с Воздухом, как говорил с Морем? Но я всё же пытаюсь. И не могу. Тело будто приварили к каталке.
- Ээээээй! – кричу я.
И мне из салона вторят десятки голосов. Что-то определённо шло не так. А может иные просто боятся турбулентности, хотя последняя как-то затянулась…
Моя каталка подлетает в воздух и… не встаёт на место, а повисает в воздухе. А вот этого при турбулентности точно не бывает. В состоянии невесомости мой кабриолет поворачивается вертикально, что я оказываюсь почти в стоячем положении, и медленно плывёт по предбаннику, созданному для больных подобных мне.