Страница 9 из 86
— Ладно вам, — пускай я ожидала подвоха, но беззаботно отмахнулась. — Пара часиков спокойствия. Я и не заметила их.
— Ты пробыла там больше суток, — подала голос Катерина. — А она на уроке заявила, что так будет за любое ослушание. Не, я всё понимаю, но кто ей позволил обращаться с тобой так жестоко?
Я сумела издать лишь пораженное аханье. И почему меня не смутило количество раз, когда приносили пищу? Слишком часто для нескольких часов.
— Короче, — подытожила Саля с долгим стоном, — считай, что ты получила по заслугам. Не раздражаешь, а мы к тебе не лезем.
Я хмыкнула, но с условиями сделки согласилась.
День голода сказался на теле. И без того худые щеки впали, под глазами появились темные круги. Утром я налетела на мерзкую, похожую на слизь, манку с восторгом и расправилась с ней за мгновение.
Сплетни о произошедшем разнеслись по лагерю. Мнения разделились: кто-то считал меня невиновной, другим было начхать. Вторые нравились больше, но и сочувственные хлопки по спине первых я принимала с благодарной улыбкой. В нашем секторе давно никого не отправляли в карцер. В последний раз эту меру использовали к мальчику, который кинул в наблюдателя камень. Ему дали выбор: или тридцать ударов розгами по спине прилюдно, или два дня в карцере. После тех сорока восьми часов он напоминал отощавшего призрака. Раньше я считала альтернативу несерьезной; физическая боль куда хуже сидения в одиночестве. Но теперь пришло осознание: время наедине с самим собой — пытка. Особенно когда начинают мерещиться шорохи, постукивания, голоса; а глаза словно слепнут и нестерпимо чешутся.
Ударить взрослого — преступление, а вот драки между ребятами случались постоянно. Иногда они показательно наказывались, но чаще всего на них не обращали внимания. Если два парня удумали начистить друг другу лица — что плохого? Пускай выпустят пар.
После того случая я окончательно возненавидела Анну. На её занятиях боролась с желанием поругаться или уйти. Однажды, когда она «невзначай» упомянула случай с карцером, едва удержалась от хамства.
Я изменила мнение о ней через неделю после отъезда Ника. То занятие проходило как обычно: Анна зачитывала текст, мы переписывали его дословно, не особо думая над содержанием. Пальцы плохо сгибались, кончики онемели — третий урок по счету непрерывной записи. И когда планшет Анны затрезвонил новым письмом, все, отвыкшие от посторонних звуков, встрепенулись. Расслабились. По классу прокатился облегченный выдох. Я, до хруста выпрямившись, украдкой подглядывала за Анной. Та открыла сообщение, бегло прошлась по нему взглядом. С её лица отхлынули краски, но буквально на секунду. После губы расплылись в довольной ухмылке.
— Сохраняйте записи, — попросила она, прикрыв веки. — Писанина окончена. Поделитесь лучше, каким представляете свое существование?
— Оно должно приносить пользы обществу, — отчеканил кто-то.
Анна скривилась, будто выпила чистого лимонного сока.
— А честнее? Без навязанной высокопарности. Клянусь, эта беседа — наша тайна. Ну?
Одноклассники стушевались. Я открыла рот для ответа, но потом дернула плечом. Обойдется. Тогда Анна кивнула, нажала кнопку выключения на планшете.
— Я вам сама расскажу. Вас с младенчества кормят роликами о безбедном существовании и прекрасной старости. Показывают фильмы о любви мужей и жен, которым ни к чему дети. Общество должно быть открыто к отношениям, но обособленно друг от друга. Правильно? — дождалась одобрительного гомона. — Так вот. Вам лгут. Когда вы попадете на распределение в А-01, то поймете: у вас нет выбора. За вас давно решил Единство. Правительство определило ваш город, профессию, того, с кем вы поженитесь. Они знают о вас всё! Отметки, шалости, генетический код, шансы зачатия здорового потомства. Любая ваша слабость — не секрет. И тех, кого власть посчитает слабыми звеньями, из цепи удалят. Поймите, Единство далеко не идеален. Вы должны бороться за справедливость! За возможность любить не тех, кого дадут, а тех, кто по-настоящему дорог. За выбор. За самих себя. Не будьте безропотными куклами. Всё ясно?
Ровным счетом ничего. И не только мне; класс таращился на Анну во все глаза. Речь была гневная, обличающая, но бессмысленная. Набор букв, который не складывался в логичный текст. Зачем она ругает правительство, чем то насолило ей? Дало работу, дом, пищу. А она твердит о нарушенной справедливости?
Анна отпустила нас пораньше — невиданное дело для учителя! — но попросила меня задержаться. Когда за последним учеником закрылась дверь, она опустила лицо в ладони.
— Выгляни ночью в окошко, — сказала с тусклой иронией, — и увидишь, как меня заберут. Угадай, за что?
Мне оставалось молчать.
— Недопустимо назначать карцерную меру за мелкую провинность. Ты чиста. Из твоего личного дела изъяли запись, а меня признали виновной и отметили, что будут судить по законам Единства.
— Из-за меня? — Брови сошлись на переносице.
— Не совсем, — Анна хмыкнула. — За ослушание. Я подделала подпись главного наблюдателя и выбрала наказание без его ведома. Чем не только подорвала тебе психическое и физическое здоровье, но и преступила закон.
— З-зачем?!
Я бы поняла её нелюбовь ко мне или желание насолить, но подставлять себя? Безумие!
— Подумай сама. Намекну лишь, что у тебя есть шанс, который отняли у меня. — Анна отвела руки от глаз, прикусила губу. — Ты мне понравилась. Не знаю, чем. Ты самая обычная: и внешностью, и характером. Но почему-то мне захотелось сделать именно так… Увы, ничего не укроется от правительства. Уверена, полицейские увезут меня ночью, чтоб не вызвать паники среди детей. Придумают отговорку, как про пенсию вашей предыдущей учительницы.