Обнаженная душой и телом

Страх. Я чувствовала его каждой клеточкой, он распространялся по всему телу, блокируя все остальные чувства во мне. Но было еще что-то. Непревзойденное счастье после. Ради этого можно и перенести боль, пережить страх, засевший где-то в отдаленном уголке разума.

Возродиться.

Стать собой, ни смотря на тяготы жизни — пройденная фаза, ведь у меня появился собственный лучик света, освещающий потаенные густой темнотой остатки жалкой жизни.

Сойти с ума легче, чем держать себя в руках. Но на этом свете меня теперь держит жизнь, растущая во мне. Крохотная частичка меня и Пита.

Даже злоба Гейла меркнет на фоне ожидания появления на свет моего ребенка. Лелею надеждой на лучшее.

Схватки были невыносимыми, все чувства отключились, я была зациклена только на раздирающей боли.

Жалею, что рядом нет Пита. Мне была бы его поддержка необходима.

Проходит два часа мук, а может и более. Душераздирающие крики разносятся по всей палате.

Рядом сидит Хоторн, наблюдая за процессом род, держа меня за руку. Как мило с его стороны! Прям любящий муж и отец. Мертвой хваткой сжимаю пальцы на его кисти, что костяшки побелели, но на его лице ни один мускул не дрогнул.

Мне то и дело что-то говорят врачи, но я их не слышу.

Минута. Тужься!

Минута. Отдыхай.

Ору в голос, хоть как-то перенести эту боль. И, наконец, долгожданное расслабление, усталость свинцом наваливается на веки, но всеми силами стараюсь не заснуть.

— У вас девочка, мои поздравления! — устало приподнимаю голову, чтобы увидеть своего ребенка. Про себя улыбаюсь — черты лица мои, но вот глаза… точно не от меня.

Хоторн бережно перехватывает ребенка, внимательно всматривается ей в лицо. И про себя что-то отмечает.

Эмоции на его лице со скоростью молнии сменяются одна за другой: от умиления до неприкрытой злобы. Нет, это больше похоже на разочарование и ненависть.

— У нее глаза голубые, — проговаривает он еле слышно, как приговор.

Ему ребенок как чужда — в его глазах прочитала. Он небрежно сунул ребенка мне в руки, а сам, скрестив руки на груди, дожидается моего ответа.

Мой одуванчик. Глаза у нее действительно голубые, но вот волосиками в меня. Она сладко причмокивает губками, что у меня невольно вырывается смешок. Наше солнышко.

Для меня она будет родной, а для Гейла — чужой.

— Это от моей матери передалось. В моей семье только я была с серыми глазами, — лгу искренне, как могу.

В глазах неверие, но он довольно убедительно кивает и скрывается из палаты.

***

Я медленно поднимаю тяжёлые веки и осознаю, что нахожусь не в больнице.

Неужели все было лишь ярким красочным сном и не более? Отказываюсь верить, но знакомые стены дома говорят о другом.

В панике вскакиваю с постели, подбегаю к шкафу и открываю дверцу. Приподнимаю верхнюю часть ночнушки и в зеркале наблюдаю за изменениями. Живот плоский как раньше был, без следов былой беременности.

А все было так реально. Слезы счастья сменились на слезы разочарования. Не предпринимаю попыток их остановить, пусть текут, соленные на вкус, горькие, как и сама жизнь. С поникшей головой глажу живот, где как мне казалось, был ребенок.

Со всей дури хлопаю дверцу шкафа, звон стекла, и осколки падают на пол, разбиваясь на кусочки, что поменьше.

Из комнаты напротив доносится плач. Детский плач.

Бегу на звук и оказываюсь у кроватки, где малютка ворочается, запутавшись в простынях. Беру на руки и качаю, пока она не засыпает. Значит это был не сон. Улыбаюсь в мыслях.

Точно, мы еще ей имя не дали. В голове перебираю все возможные варианты и останавливаюсь на одном.

Лили Мелларк.

Мне нравится. Жаль Пит не узнает о собственном ребенке. И ещё жаль то, что Пит теперь с другой ударяет по гордыне неистовой силой.

Он — моя возгоревшаяся свеча во мраке, потухшая со временем. Он — моя боль. Он — моя не угасающая любовь.

***

Лили сделала свои первые шаги только через восемь месяцев, не без моей поддержки так, как еще неуверенно стоит на ногах в этом возрасте. Гейл, как он сказал, не собирается принимать в этом участие. Как-нибудь обойдемся без его помощи. А вот полностью ходить начала уже на девятом месяце. Будучи любопытной и шустрой она умело передвигается по дому, но пока не говорит.

Уже когда переваливает ей за год, она произносит первые свои слова. Это стало шоком не только для меня, но и для мужа. Надо было видеть тогда его переменившееся настроение в тот момент.

Поздним вечером, сидя с Лили на коленях в гостиной, когда Гейл сосредоточено за кухонным столом что-то подписывал, она внезапно сказала первое слово. Нет, это вовсе не заученные фразы «мама» и «папа», а другое то, что я ей ни разу не говорила.

— Пит.

В доме мгновенно все затихает, даже когда-то выводящиеся ручка над бумагой перестала корпеть в руке мужа. Он пристально всматривается, пытаясь понять — не самообман ли это?

Я постоянно шептала это имя во сне, но никак не думала, что кто-нибудь услышит…

Тут резко муж откидывает стул к стене и твердыми шагами подходит к нам.

Страх подбирается все ближе, завладевая мое тело в свою власть. Не от кого ждать помощи.

— Отведи ее в свою кроватку, Китнисс, — грозный голос заставляет дрожать каждой клеточкой, непринужденно делаю прерывистые вдохи, — кажется, кому-то пора спать.

Меня охватил страх — причем такой сильный, что его не могло ничто усмирить.

Послушно отвожу дочь в ее комнату. Она начинает плакать, но успокаиваю ее пением:

— Глазки устали. Ты их закрой.

Буду хранить я твой покой.

Пусть снятся тебе расчудесные сны,

Пусть вестником счастья станут они.

Она замолкает, голубыми огоньками следит за моими движениями, вслушивается в мой нежный голос.

Через песню передаю накопившиеся в душе чувства. И грусть, и печаль, и даже радость оттого, что у меня есть такая чудесная дочь, как Лили. Но и этот момент способна разрушить даже незначительная вещь.

— Не думал, что ты способна на что-то, кроме как выводить меня.

С усмешкой на губах, он стоит, облокотившись об косяк, скрестив руки на груди.

— Ты все? — холод просквозивший в его голосе, я, поцеловав напоследок дочь, выхожу в коридор, где Гейл любезно прикрыл дверь.

— Так и не выкинула его из головы? Мне стоит напомнить тебе?

— Я все прекрасно помню…

Но не успеваю договорить, его голос металлическим звоном отдается в ушах.

— А кажется, ты позабыла. Был уговор: ты навсегда стираешь его из памяти, а я оставляю этого ребенка.

Этого. Он до сих пор не принимает ее за свою, просто из-за презрения к детям. Или к Питу.

— Он и твой тоже, — возражаю я, уязвленная суровостью его тона.

Он наотмашь бьет меня по лицу, что теряю равновесие и сползаю вниз по стене. На этом он не останавливается.

— Только он, твой светлый образ в голове о нем. Один Мелларк, так еще его выродок в подарок. Благодари, что не убил его отпрыска, иначе узнаешь, каковы могут быть последствия.

Только-только подумала, что былые времена прошли, и вот оно — Хоторн вернулся с прежней злостью, переполненным гневом и чернильным сердцем.

— Такого больше не повторится, — хнычу я, пытаясь усмирить рыдания, но все без толку.

Он, видимо, не расслышал, раз в глазах зрачки черные безумные ревностью и суровостью, заслоняют серую радужку. Повторяю громче, насколько позволяет собственный голос:

— Больше не буду. Больше не повторится.

— Конечно, не повторится, — резко дергает меня на себя за волосы, шепот обжигает лицо, его губы около моего уха, — я выбью из тебя все дерьмо, связанное с Мелларком.