Курьер

Опустившись на колени, я принялся бодро рыть яму, разбрасывая песок во все стороны. Тут неглубоко, я точно знаю. Какое-то время все шло просто замечательно, но на глубине примерно полуметра песок вдруг стал гораздо более плотным. Я остервенело скреб его ногтями, обдирал пальцы в кровь, но продвигался до обидного медленно. Неприятно, копать-то осталось совсем немного, я чувствовал.

Впрочем… зачем мучиться голыми руками? Не оглядываясь, я протянул руку за спину и схватился за черенок лопаты. Взвесил инструмент на руке, рассмотрел, удовлетворенно провел пальцем по остро отточенному лезвию и вонзил лопату в песок. Дело пошло куда веселей.

Краем глаза я заметил, что Тоннель взялся за старое — на меня надвигается знакомая пустота. С той же стороны, что и раньше? Я огляделся кругом. Нет. Со всех сторон. И движется заметно быстрее, чем в прошлые разы. Торопишься, Тоннель, нервничаешь? Понимаешь, что я уже у цели?

Я вгрызался в песок… впрочем, уже не в песок — в глину, не с яростью дикого зверя, а с монотонностью робота. Так эффективней. Взявшись за черенок обеими руками, прогнув спину, поднимал лопату высоко над поверхностью и с кряканьем опускал, роняя на режущую кромку весь свой вес. Отковыривал тяжелый, спекшийся комок и отбрасывал его в сторону. И, не давая себе ни секунды отдыха, повторял цикл.

Мне бы очень хотелось не смотреть на надвигающуюся пустоту, но это было выше моих сил. И, как бы я ни старался верить в неизбежность успеха, тревога все глубже проникала в мое сознание. Сотня шагов до пустоты… полсотни… два десятка…

Еще немного — и все. Выходить? А получится ли? Не стоит уповать, что отделаюсь всего лишь больничной койкой. То, что я выжил в прошлый раз — это просто родился в рубашке, прав Дмитрий Стефанович. Никто не рождается в двух рубашках.

Десяток шагов. Все-таки, наверное, нужно попытаться… Или я выхожу, или…

Точно могу сказать, сознательно я не принимал такого решения. Его попросту невозможно принять сознательно. Само действовало мое тело или подчинилось нелепой подсознательной команде… не знаю.

Но я нырнул.

Если в тот раз мне пришлось нырять за Белым шаром, то почему бы не сделать этого сейчас? Море, пустыня — какая разница?

Я подпрыгнул и вонзился руками и головой в дно ямы. Боль в руках была просто ничем по сравнению с болью в голове и шее. В глазах вспыхнуло, затем потемнело. Я уже почти почувствовал, как хрустят крошащиеся позвонки, как вдруг понял, что подо мной больше нет опоры. Я падаю в пустоту, но не в ту — страшную и всепоглощающую, а в самую обычную, наполненную воздухом и черным светом, милую и добрую пустоту.

Увы, милая и добрая пустота через мгновенье сменилась совсем недружелюбной твердой поверхностью, со всей дури двинувшей меня по спине. Дыхание вышибло напрочь, и я с полминуты подобно рыбе на берегу беспомощно открывал и закрывал рот, силясь втянуть в себя хоть пару молекул живительного кислорода.

Более или менее восстановив дыхание и отогнав на периферию зрения часть плавающих перед глазами кругов, я огляделся. Тоннель! На самом деле тоннель, круглого, метра три в диаметре сечения. Стены темно-серые, неровные, словно слепленные наспех. А впереди, в полусотне примерно шагов… он! Белый шар, собственной сверкающей персоной. Ну ладно, насчет «сверкающей» это я преувеличил. На радостях. Но беленький такой, чистенький, аккуратный на фоне этих неказистых стен.

Тратить время на празднование этого события я не стал, разве что издал короткий победный клич. И тут же побежал к шару.

Как выяснилось, вовремя. Тоннель — тот, что с большой буквы — словно давал мне время прийти в себя, но не секундой больше. И начал сжимать стены своего темно-серого тезки. Стены сжимались равномерно, со всех сторон, с негромким низким и печальным гулом. Из тоннеля словно выпускали воздух, причем, довольно интенсивно. Едва миновав середину пути мне пришлось пригнуться, чтобы не задевать макушкой потолок. Потом пригнуться еще ниже…

Это была честная игра с открытым забралом. Победа или смерть, все как в романтических средневековых балладах. У меня не было ни малейшего шанса даже подумать о том, чтобы остановиться и попробовать выйти из Тоннеля. Только бежать вперед, яростно матерясь и нацепив на лицо звериный оскал. Успею — или буду раздавлен.

Успел. Потому что по-другому быть не могло. Тоннель не предложил бы мне игру с заведомо проигрышным исходом. Он всегда дает шанс, пусть мизерный, пусть ничтожный. А мое дело выковать из этой малости победу. Я и выковал. Не могу рассказать, как я преодолел последние метры дистанции, — сам бы с интересом взглянул на это чудо. Заканчивал бег я практически на четвереньках, со скоростью, сделавшей бы честь чемпиону собачьих бегов. Наверное… да практически наверняка, человек с такой скоростью передвигаться не может. А я смог.