Племенной скот

Лиза заглянула к ней в комнату:

– Чего разлеглась? Корова не доена!

– Лиз, не могу я, тошно мне, – прошептала Алена и снова повалилась на подушки.

Испуганная Лиза позвала отца, а тот послал за Чмыхало. Знахарка появилась быстро, словно и не шла из соседней деревни, а долетела на помеле. Алена ждала ее, глядя в потолок, слушая, как шуршат, скатываясь по листьям, маленькие капли, как шлепают по лужам ноги прохожих.

– Ну, чего?! – радостно спросила Чмыхало, входя в дверь. Она едва помещалась в светлице, и пол скрипел под ее большими, отечными ногами. – Чего разболелась-то, девка?

– Голова болит и ломота в костях, – шепнула Алена, едва разлепив губы. – И пить хочется. Очень.

– Сейчас разберемся, – сказала Чмыхало, пристально вглядываясь в Аленино лицо и одновременно отсчитывая на запястье удары пульса.

– Самовар поставили?! – крикнула она вглубь дома, и тут же затопали прочь от двери торопливые шаги.

Появился самовар, знахарка начала раскладывать на столе сушеные травы, отламывать по веточке, с пришептываниями бросать в горячую воду. Запах пошел такой, что Алене сразу стало легче.

– Все нормально у вас! – убеждала Чмыхало отца после того, как Алена напилась отвара и тут же попросила есть. – Мало чего бывает! Вон смотрю: и глазки уже заблестели.

Отец юлил перед знахаркой, сулил золотые горы, лишь бы она осталась, но та решительно отказалась.

– Больных много – я одна, – сказала Чмыхало и ушла.

Алене работать не разрешили. Она в тоске побродила по дому, чувствуя себя совершенно здоровой и немного лишней. Дом был по деревенским меркам огромный. Говорили, дед Аленки, влюбившись в бабку, построил хоромы на манер купеческих, чтобы добиться ее благосклонности. Теперь у каждой из девушек была своя комнатка: небольшая, но шкаф с одеждой, кровать да сундук вполне туда помещались.

Потом Алена вышла на крыльцо, пошла по деревне. Ноги в ладных лапотках сами несли ее к дому тетки Вари. Та хлопотала по хозяйству, месила тесто.

– Можно зайду, теть Варь? – спросила Алена, открывая дверь в темную, с одним крохотным окошком, избу.

– Заходи, – удивилась тетка. – Чего бездельничаешь?

– Заболела я, теть Варь. Сейчас уж все хорошо, а работать мне не велят. Вот и шатаюсь без дела.

– Ну, рассказывай тогда, чего нового у тебя? – тетя Варя с усилием опускала ладони, проминая тесто до самого стола, потом ловко подхватывала край, заворачивала его к середине и вновь опускала руки. Алена смотрела, словно зачарованная, как поднимаются при каждом нажатии крохотные облака муки, как тесто меняет форму, видела на пальце у тети Вари двухдневный порез, глубокий, с остатками запекшейся крови.

– Теть Варь, вы на днях про сорок рассказывали...

– Ну и говорила. А чего тебе сороки сдались?

– А сорока – это всегда ведьма?

– Отчего ж – всегда? Бывает, что и просто сорока.

– А как отделить, которая сорока – ведьма?

– Так что ж... Которая сорока обычная – та посидит да улетит. А ведьма – она сидит, трескочет, высматривает все, высматривает... Знать, надо ей чего. А почему спрашиваешь?

– Ах, теть Варь... – и Алена принялась рассказывать все: и про птиц, и про странную ночь, и про свою болезнь, которая так внезапно напала и так быстро прошла. Тетя Варя слушала ее, присев за стол и подперев щеку рукой: даже о тесте забыла. Обычно все странности и непонятности происходили далеко, в чужих деревнях, и узнавала она о них через вторые, а то и третьи руки, а тут слушала рассказ человека, с которым, по искренним ее убеждениям, должно было вскорости случиться что-то очень плохое.

– Сколько сорок-то было? – спросила она.

– Две, – поколебавшись, ответила Алена.

– Вот! – и Варя подняла вверх палец с налипшими на него кусочками теста. – Две!

– А что?

– И то! А сестер у тебя сколько?

– Две...

– Понимаешь? – соседка прищурилась, уставилась на гостью.

– Да вы что, теть Варь! Они не могли! – Аленины щеки запылали румянцем от возмущения.

– А кому еще? Ну кому еще?! – настаивала тетя Варя.

– А им-то зачем? Да и не ведьмы они! – Алена уже и не рада была, что начала весь этот разговор.

– Ведьмы или не ведьмы – то не тебе судить, – тетя Варя снова напустила на себя важный вид. – На это проверка должна быть знающим человеком. Нам-то с тобой только гадать. Зато сама посуди: любят ли тебя сестры-то?

– Ой, конечно любят! Как иначе? – Алена совсем расстроилась.

– А за что им тебя любить, когда отец перед ними тебя всегда выделяет? Неужели, думаешь, им не обидно? – тетя Варя укоризненно качала головой, осуждая сестер за черствость, а Алену – за слепоту.

Та промолчала, не найдя, что ответить.

– Вот скажи, – гнула свое Варя, – заболей другая, не погнал бы отец ее, скажешь, на работу?

Алена вздохнула:

– Погнал бы. Он и погнал – в прошлом году, когда у Лизки зуб схватило так, что она на стенку от боли лезла.

– А с чего он тебя так любит?

– Да ни с чего, наверное...

– А вот и с чего! Последняя ты у него, да на мамку вашу, покойницу, больше всех похожа. Память ты его о ней. А сестры, небось, думают наоборот: мол, Аленку рожая, мать умерла, да еще и отец ее любит больше нас, – тетя Варя вскочила и ударила рукой по тесту.

– Но это же... Это же неправильно! Я же не виновата! – Алена готова была плакать, а разошедшаяся было тетя Варя, казалось, напротив, успокоилась.