Адам в Аду

Ро бежал по тропинке. Ему было восемь лет, и он проводил лето на даче у Сеньки, то ли двоюродного, то ли троюродного брата по матери. Бежать было тяжело — только что тетя Нина до отвала накормила мальчишек пирожками с вишней. Вишня была сладкая, а внутри пирожка растекалась горячим соком. Ро сам помогал ее собирать — ради этого тетка разрешила им с Сенькой залезть на дерево, и под Сенькой хрустнула ветка.

Теперь они бежали к реке, куда Сенькин отец с друзьями ушел ловить рыбу. Мальчишки сняли футболки, хотя Ро немного стеснялся своего бледного московского тела.

Вдруг Сенька остановился, схватил его за руку и потянул назад. Навстречу им по тропинке шла женщина — пожилая, в платке и шерстяном платье, несмотря на жару, со смуглым, удивительно морщинистым лицом, она смотрела куда-то мимо мальчиков.

— Кто это? — шепотом спросил Ро, оробев.

— Это из крайнего дома, — прошептал в ответ Сенька. — Говорят, колдунья. Из дома выходит редко, но если на кого посмотрит, то тот сразу умирает!

— Да ну? — недоверчиво переспросил Ро.

— Я тебе говорю, драпать надо, пока она нас не увидела!

Ро не верил в колдунью, но женщина выглядела и впрямь странно. К тому же, береженого бог бережет — так часто говорила мама, и значило это, кажется, что Сенька прав и надо драпать.

Старуха медленно повела головой в сторону мальчишек.

— Бежим! — завопил Сенька и бросился наутек.

Ро дернулся за ним.

— Опять прошлое? — спросил рядом знакомый голос.

Наверное, да, потому что он помнил, что через несколько лет снова приехал к Сеньке и осторожно спросил про старуху.

— Ты про бабу Таню, что ли? — усмехнулся Сенька, небрежно поигрывая ножичком. Тот послушно летел в рябину, растущую метрах в десяти от них, и втыкался в кору с глухим ударом. Ро было жаль дерево, но мелькание ножа в загорелых Сенькиных пальцах завораживало. — Мать к ней ходит раз в неделю, продукты носит. Слепая она...

А Сенька воровал из ее сада яблоки. Ро как-то ходил с ним и видел старуху — она сидела на лавке у дома, на солнышке, прикрыв глаза, а потом повернулась и посмотрела прямо на него.

Больше Ро в ее сад не лазил. Стыдно было.

— Родион! — снова позвал голос.

Взгляд черных старухиных глаз вздрогнул от внезапного гула. Ро помотал головой — поезда рядом с Сенькиным домом не ходили, этот звук был лишним. Но давнее лето уже казалось ненастоящим, по нему побежали помехи, и наконец Ро взглянул в другие глаза — тоже черные и глубокие, но узкие и молодые, принадлежащие Александру Левченко.

— Ты опять был там? — спросил он.

— На этот раз в детстве, — сказал Ро. — Оно было так... реально.

— Гораздо реальнее, чем здесь, да, Ро?

Ро кивнул.

«Вам, живым, не понять, каково это — стучаться раз за разом в одну и ту же запертую дверь. Вам не понять, каково это — в каждой ситуации узнавать себя — прошлого, осознавая, но не имея возможности избежать повторения старых ошибок.»

Голова у Ро загудела сильнее.

— Что это?

— Разумовский нашел в Сети мою речь.

— В смысле?

— Он утром странный вернулся. Я поспрашивал немного — кажется, он не помнит последних трех дней. Как в больнице были помнит, а пожар уже, и дальше, соответственно...

— Почему?

— Не знаю, Ро. Допускаю, что кто-то покопался в его памяти. Кто — непонятно. И меня это тревожит.

— Кривцов? — предположил Ро.

— Вряд ли, — пожал плечами Левченко. — Кривцов стер бы гораздо больше.

— Конец свободе! — мрачно сказал Разумовский, отодвигаясь от компьютера. — Добился своего! Теперь нас всех разберут. Ты счастлив?

— Нет, — спокойно ответил Левченко, оборачиваясь к нему. — Я хочу добиться встречи с теми, от кого хоть что-нибудь зависит. И судьбу каждого из тех, кто жив сейчас, мы будем обсуждать отдельно.

— Мягко стелешь! — хмыкнул Разумовский.

— Саша прав, — сказал Ро. — Мы хотим свободы... Погодите! — крикнул он сквозь подступающий приступ «мигрени», — это уже было! В смысле... мы уже говорили это, все трое!

Левченко положил руки ему на плечи. Ро готов был поклясться, что они дрожали.

— Да, я тоже помню, — сказал он. Провел рукой по глазам, затем сказал Разумовскому:

— Я встречался с Молодцовым. Он полагает, что всем, кто сейчас живет в теле, нужно дать дожить... Если все получится, ты сможешь жить столько, сколько захочешь, Андрей!

— Хватит! — закричал Разумовский. — Хватит сказок! Я снова вооружу людей! Я снова поднимусь на баррикады!

Разумовский бросился к Левченко.

 

Ро было шесть. Он сидел в пыли, на дороге, и плакал. В нескольких метрах от него — визжащий и рычащий клубок шерсти. Там, внизу — его щенок Джек. Огромная, черная, с морщинистой шкурой и клыками собака навалилась на него сверху. А маленький Ро ничего не мог поделать. Он хотел броситься на помощь Джеку, но еще сильнее было желание убежать. Он попросит маму, мама — отца, а завтра ему купят нового щенка...

Из магазина выбежала няня, замахнулась на псину. Та оскалила зубы.

Джек выжил.

— Сегодня собака напала на щенка, а завтра нападет на ребенка! — жестко сказала мама, и рассчитала няню к тот же вечер. Из-за того, что он, Ро, оказался трусом.

Стыдно было до смерти. И потом тоже.

 

На этот раз он вынырнул из жизни быстро, почти мгновенно. По сравнению с прошлым, ярким и насыщенным, настоящее казалось фильмом, старым, с дешевыми спецэффектами и плохой игрой актеров. Левченко лежал на полу, крышка его черепа была откинута, под ней в полутьме поблескивали металлом многочисленные платы. Их рисунок завораживал, и Ро разглядывал его несколько секунд, прежде чем понять, что это означает.