Страница 80 из 118
1.
Звякнули бубенчики на кожаном браслете, пестрая накидка соскользнула на землю, и Ашакку замерла, подставив лицо вечернему солнцу. Но лишь на миг — тут же потянулась за кувшином и склонилась, наливая вино.
Лабарту принял наполненную чашу, пригубил и улыбнулся. В закатном свете напиток казался густым и темным, словно кровь, но вкус был иным. И не поймешь сразу горечь в нем или сладость — таков вкус винограда, вкус плодов из дальней земли.
Ашакку улыбнулась в ответ, но не шелохнулась, так и осталась сидеть, держа чашу обеими руками. Смотрела, не опуская глаз, и взгляд ее был таким же, как прежде — теплым, спокойным. Таким же, и все же — другим.
Изменилась…
— Дорого ценится это вино, — проговорил Лабарту. Ашакку засмеялась, и, словно вторя, зазвенели бубенцы и подвески. Лабарту сделал глоток и продолжал: — Должно быть, живешь ты хорошо и богато, раз встречаешь гостя таким угощением.
— Что поднести хозяину, как не самое лучшее? — Ашакку поднялась на ноги. Ветер шелестел в высохшей траве, пел свою песню. — Если бы пришел ты с жаждой — отдала бы тебе лучшую кровь степи. А пока не настигла жажда, что поднести, как не лучшее вино?
В чем изменилась она? Почудилось. Все как прежде, и я…
Лабарту отставил чашу, хотел встать, привлечь к себе Ашакку. Расплести ей косу, расстегнуть тяжелое ожерелье — пусть со звоном упадет к ногам, пусть сияет в закатных лучах… Ведь в какой бы многолюдный город ты ни ушел, одно остается неизменным — по степям, то за Тигром, то за Евфратом, кочует дитя твоего сердца, Ашакку, и она рада встрече с тобой.
Но подняться не успел — Ашакку заговорила вновь.
— Но это не самое ценное, что есть у меня, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты увидел то, что ценее любого богатства.
Повернулась к шатрам, словно хотела позвать, но не проронила ни слова, стояла молча. Неподалеку зашлась лаем собака, засмеялся ребенок. Краткие мгновения ожидания, — а затем откинулся полог, и из шатра вышел юноша.
Как я не понял раньше?
Высокий, загорелый, в простой рубахе без рукавов. На поясе — длинный нож, а на запястьях — шнурки-амулеты. Перешагнул порог, взглянул на Ашакку и остановился в ожидании.
Всего несколько лет ему… Как я не догадался?
— Это Ди-Насир, — сказала Ашакку, и юноша поклонился, все также не говоря ни слова. — Дитя моего сердца.
Лабарту зажмурился на миг. Ждал укола ревности, ждал обиды — отчего ты не дала мне знать прежде, Ашакку? — и не дождался. Да и с чего бы?
Открыв глаза, Лабарту засмеялся, и Ашакку улыбнулась в ответ и вновь опустилась на покрывало. Обращенный сел рядом, встретился взглядом с Лабарту. Глаза у Ди-Насира были темными, и смотрел он спокойно, без вызова и без страха.
И отчего я решил, что мне станет больно? Лабарту поднял чашу, отпил, не торопясь. Давным-давно шатер Ашакку перестал быть мне домом, пути наши разошлись. А потом я и вовсе покинул степь, и сколько раз с тех пор разливались реки? Не счесть…
— А я-то все думал, — проговорил Лабарту, не пряча улыбки, — кого же Ашакку оживит своей кровью? Видно, за две тысячи лет впервые нашла того, кто достоин такого дара.
— А я все думаю, — отозвалась Ашакку в тон ему, с едва приметной насмешкой, — когда придет мой хозяин и скажет: «У тебя теперь есть сестра в Баб-Илу»?
Порыв ветра зашуршал в траве, взметнул занавесь у входа в шатер, обдал запахами степи и трав — и стих, словно не было его.
— У тебя теперь есть брат в Баб-Илу, — ответил Лабарту.
— Брат? — повторила Ашакку. Ее смех был теплым, как вечернее солнце. — Не думала, что хозяин может привести мужчину к своему очагу! Всегда мне казалось, что в любви выбирает он женщин!
— Так и есть! — Лабарту мотнул головой и засмеялся вместе с ней. — Я обратил его не для того!
Ди-Насир опустил голову, словно пытаясь скрыть улыбку, и неровно обрезанные волосы упали ему на лицо. Ашакку глянула на него искоса, а потом подняла взор на Лабарту, спросила:
— Не для того? А для чего?
Для чего? С тех пор прошло дважды про шестьдесят лет, и еще тридцать, а знаю ли, отчего не убил его той ночью?