Страница 18 из 118
По голосу его и по глазам, было ясно – считает, что каждый слышал о нем. О демоне священного Ниппура, города, где сплетаются все дороги земли черноголовых.
Но об этом чужаке никто не рассказывал Лабарту, и имена других демонов держались в тайне. Лишь родители и Энзигаль – вот и все, кого он знал. Остальные были частью испытания, тенями по ту сторону одиночества, за маревом горизонта.
И кем бы ни был Эррензи из Ниппура, он преступил закон, который нельзя нарушать.
– Ты не спросил меня и пил кровь на моей земле, – сказал Лабарту.
Чужак склонил голову набок, прищурился, а когда заговорил, казалось, что выбирает ответ, слово за словом.
– Я слышал, хозяева Лагаша покинули свой город.
Я не знаю о нем, но он других демонов знает.
– Я сын Шебу и Тирид, – повторил Лабарту. – Этот город – мой.
– Я не знал об этом, – сказал Эррензи. Его жесты были под стать голосу – раздраженные и резкие. – Откуда было знать, если ты не появлялся?
Сплетенные жизни города, сеть каналов, шепчущий тростник на берегу и прозрачный вечерний воздух, – все отдалилось. Осталось лишь уходящее солнце, горело в крови, звало. Алый свет растекался по земле, звон, незнакомый и долгожданный, переполнял слух, захватывал душу, – сейчас, сейчас, вот он настал, миг первой битвы.
Ярость сдержать труднее, чем жажду – но Лабарту сумел.
Он должен был услышать, что еще скажет Эррензи из Ниппура.
Девушка, стоявшая за спиной у чужака, подалась вперед, словно хотела прижаться к своему хозяину, – но замерла, не коснувшись. Цветок в ее волосах был окрашен закатом, а темные глаза переполнял страх.
Но другой страх, не тот, что у всех женщин Лагаша.
Лабарту улыбнулся, глядя на нее.
Может быть, мне не придется драться… Мы не связаны родством, но эта женщина может связать нас. И демонов Лагаша вновь будет трое, как прежде.
Все еще улыбаясь, проговорил:
– Красавицу ты оживил своей кровью, Эррензи из Ниппура.
– Тику моя! – ответил чужак, и голос его звучал так же резко, как прежде.
Лабарту кивнул – знал, это так, – и продолжил:
– Раздели со мной то, что принадлежит тебе, а я разделю с тобой то, что принадлежит мне, и не будет повода для вражды.
И ветер у воды, и шорох травы, и даже стук сердца, – замерли, словно замерло время.
Потом чужак крикнул:
– Она моя! И только попробуй!..
Ярость, непохожая на ярость битвы, затмила мысли. Грохот сердца был невыносим, и мысли, не успев родиться, превращались в оскорбления и брань. Лабарту едва слышал, что кричал сам, и слова чужака были теперь почти неразличимы. Злость и обида сжигали кровь, и сдерживать их он не хотел и не мог.
Но чужак остановился первым. Замолк на полслове, и, пока его крик еще звенел в воздухе, повернулся к девушке. Вздохнул, глубоко, закрыв глаза, и сказал:
– Пойдем, Тику. Это негостеприимная земля.
3.
Этой ночью он не вернулся в свой дом. Мысли, обжигающие и злые, будили голод, заставляли сердце стучать неровно. И путь, окрашенный обидой и уколами жажды, привел на площадь.
Огонь плясал в чашах у подножия храма, искры таяли в темном небе, и точно также, как всполохи, люди растворялись в переулках, – каждый шел к своему порогу, к своей семье.
И не было сил вернуться сейчас в дом на пустой улице, к очагу, покрытому пылью, к молчаливым стенам.
Из храма вывели человека, осужденного на казнь, – и кровь, переполненная уходящей жизнью, на миг затмила и мысли и тоску.
Жажда отступила, но словно тень ее, осталась боль. Пытаясь укротить ее, как память, Лабарту вновь пустился в путь, и блуждал, считая повороты, ловя сплетения запахов и звуков.
А когда звезды, одна за одной, стали неразличимы и растворились в утреннем сумраке, – остановился.
Вновь Лагаш был у него за спиной, вкус воды и дыхание полей наполняли воздух. И вдаль, на запад, убегала дорога, – та самая, по которой, держась за руки, ушли Шебу и Тирид.