Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 16 из 118



Она засыпала рядом с ним, на мягких овечьих шкурах. Как-то раз, проснувшись, она улыбнулась, и в глазах у нее не было и тени тревоги. Лабарту засмеялся, обнял ее. И в этот миг она встрепенулась, пробудившись полностью – поняла, кто рядом с ней – вновь стала покорной и далекой. Страх трепетал вокруг нее, был ощутимей, чем тепло ее тела.

– Пойдем, – сказал тогда Лабарту. – Я отведу тебя домой.

Он хотел рассказать об этом Уруту, хотел сказать: «Ты был прав, в этом городе нет жены для меня», – но пророчество исполнилось, вражеская стрела нашла свою цель.

Судьба Уруту исполнилась, как исполняются все судьбы.

Перед тем, как уйти, Шебу сказал: «Там где я родился, было принято так: каждый юноша, готовый стать воином, отправлялся в степь, и там оставался наедине с землей, небом и дикими зверями. Это было испытание одиночеством. Ты – не человек, и поэтому твое испытание будет много длинней».

«Я пройду его», – ответил ему Лабарту.

– Я пройду его, – повторил он сейчас, глядя в темноту.

Среди множества людей он был наедине с землей и небом.

 

 

2.

В эту ночь сон, не шедший долго, был зыбким. Похож был на тончайшую ткань – от любого неосторожного движения, от резкой мысли готов был порваться, улететь нитями паутины. Сновидения дрожали, вспыхивали – не дотронуться, не разглядеть. Но во сне он был не один, – и чувство это это пронизывало душу, наполняло теплом.

Еще во власти ночных видений Лабарту позвал:

– Тирид? – Сел на постели, протирая глаза. – Шебу?

Знал, что они не ответят.

Сквозь проем в потолке виднелось небо. Ночная темнота утекала, сменялась синевой, утро было совсем близко. Голос города становился громче – тысячи людей просыпались, вставали, чтобы прожить еще один день. Тысячи сердец, и каждое – в средоточие своей жизни. Тысячи судеб, движущиеся, оплетающие город, словно солнечный узор.



От мыслей об этом голова закружилась, и Лабарту поднялся, ощущая льдистое покалывание жажды. Пока он искал одежду среди сбившихся покрывал, пока умывался во дворе, – утро и жажда подступали все ближе, и следом за ними пришли люди.

Лабарту чувствовал их жизни – четверо, где-то близко, на пустой улице.

Ждут меня.

Когда идешь к людям, нельзя выдавать своей жажды. Ни словом ни жестом нельзя показать, как одна за одной накатывают жаркие и ледяные волны, остаются болью в груди.

Ни Шебу, ни Тирид не учили его этому, но отчего-то он знал – так верно.

Жертвенная кровь текла сегодня в жилах высокого раба – сверкала в запястьях, оплетенных священными шнурами, вспыхивала на горле. Грохот людских сердец казался оглушительным, а рассветное солнце – слишком близким и алым, и Лабарту зажмурился на миг.

Но краткого вдоха было достаточно, – и жажда вновь покорилась. Лабарту открыл глаза и взглянул на тех, кто привел ему жертву.

– Приветствую тебя, Лабарту, – сказал Ур-Саг, старший из них.

Странно было видеть его тут, – один из верховных служителей Нанше, он редко покидал пределы храма. Но Ур-Саг  не страшился демонов, и Лабарту часто приходил к нему сам, расспрашивал и слушал. Иногда жрец замолкал на полуслове и говорил потом: «Ты демон, сын демонов, ты дитя Ану. Но есть то, что не так просто понять, то, что знать тебе еще рано».

И сегодня Ур-Саг оставил храм, пришел на покинутую людьми улицу, к жилищу демона, – зачем? Лабарту крепко держал жажду, ждал важных слов.

Но Ур-Саг лишь подозвал младшего жреца – тот подставил чашу. Раб вытянул руку, сверкнуло лезвие. Кровь потекла, утренний свет бился в ней, наполнял сосуд, все быстрей и быстрей, все ярче, до краев.

– Пей, дитя Ану, – сказал жрец, протягивая чашу.

От первого глотка всегда вспыхивает сердце и, даже если в мыслях печаль, хотя бы на миг радость наполняет душу. Жажда гаснет, не остается от нее и следа, а затем уже можно ощутить не только силу и сияние солнца, но и вкус меди под вкусом крови, почувствовать знаки Нанше на краях чаши, вновь услышать голоса и дыхание города.

Еще окутанный солнечным огнем, Лабарту ждал – сейчас Ур-Саг скажет что-то важное – не потому ли пришел сюда? Но жрец поклонился и, вместе с другими поспешил прочь. И не обратно к храмам и средоточию людей – нет, прочь из города, к полям и каналам.