Страница 5 из 12
В полдень дождь прекратился, но солнце выглянуло из-за туч только около трех часов. Тогда Валенси осторожно сообщила, что хотела бы сходить в город.
«Зачем тебе идти в город?» – строго спросила ее мать.
«Хочу взять книгу в библиотеке».
«Ты уже брала книгу на прошлой неделе».
«Нет, прошел уже почти месяц».
«Месяц. Ерунда!»
«На самом деле, мама».
«Ты ошибаешься. Не могло пройти больше двух недель. Мне не нравятся возражения. И я не понимаю, зачем тебе брать книгу. Ты понапрасну тратишь время на чтение».
«А чего стоит мое время?» – с горечью спросила Валенси.
«Досс! Не разговаривай со мной таким тоном».
«Нам нужен чай, – сказала кузина Стиклз. – Она могла бы пойти и купить, если хочет прогуляться, хотя в такую сырость легко простудиться».
Они обсуждали проблему еще минут десять, и в конце концов миссис Фредерик скрепя сердце согласилась, что Валенси может пойти.
Глава IV
«Ты надела калоши?» – крикнула кузина Стиклз, когда Валенси выходила из дома.
Кузина Стиклз никогда не забывала задать этот вопрос, если Валенси выходила в сырую погоду.
«Да».
«Ты надела фланелевое белье?» – спросила миссис Фредерик.
«Нет».
«Досс, я тебя не понимаю. Ты снова хочешь умереть от простуды?» Видимо, миссис Фредерик подразумевала, что Валенси уже не раз умирала от простуды. «Сейчас же иди наверх и надень!»
«Мама, мне не нужно фланелевое белье. Мое сатиновое вполне теплое!»
«Досс, вспомни свой бронхит два года назад. Иди и делай, что я тебе говорю!»
Валенси пошла, но если бы кто-то знал, насколько близка она была к тому, чтобы вышвырнуть фикус на улицу. Она ненавидела это серое фланелевое белье больше всей прочей своей одежды. Олив никогда не приходилось носить фланелевое белье. Она носила сборчатое шелковое или батистовое, украшенное ажурными воланами. Но ее отец «женился на деньгах», и у Олив никогда не случалось бронхита. Знай свой шесток.
«Ты не оставила мыло в воде?» – крикнула ей вслед миссис Фредерик, но Валенси уже не слышала ее. Она свернула за угол и оглянулась на уродливую, чопорную, респектабельную улицу, на которой жила. Дом Стирлингов был здесь самым безобразным, больше похожим на красный кирпичный ящик. Слишком высокий для своей ширины и кажущийся еще выше за счет стеклянного купола-луковки на крыше. Рядом находились безлюдные развалины старого, отжившего свой век, дома.
Прямо за углом стоял очень красивый дом с витражными окнами, двойными фронтонами – новый дом, один из тех, в какие влюбляешься с первого взгляда. Клейтон Маклей построил его для своей невесты. Он собирался жениться на Дженни Ллойд в июне. Небольшой дом и, как говорили, меблированный от чердака до подвала, был готов принять свою хозяйку.
«Не завидую Дженни из-за ее жениха, – совершенно искренне подумала Валенси – Клейтон Маклей не входил в число тех, о ком она могла бы мечтать, – но я завидую ей из-за этого дома. Такой красивый новый дом. О, если бы у меня был свой собственный дом, пусть маленький, бедный, но свой! Но, – горько одернула она себя – какой смысл желать луну, если не можешь получить даже сальную свечку».
В стране грез ничто бы не устроило Валенси, кроме замка из светлого сапфира. В жизни она бы удовлетворилась маленьким, но собственным домом. Сегодня она особенно остро завидовала Дженни Ллойд. Внешне Дженни вовсе не была лучше нее, да и не намного моложе. И все же именно она получала этот красивый дом. И чудесные крошечные вэджвудские чайные чашки3 – Валенси видела их; и камин; и белье с монограммами; и скатерти, украшенные мережкой; и буфет. Почему одним достается все, а другим – ничего? Это было несправедливо.
Когда Валенси, чопорную, безвкусно одетую в поношенный плащ и шляпку, которую носила уже три года, обрызгала грязью проезжающая мимо машина, издав оскорбительный рев, чувство протеста закипело еще сильнее. Автомобили были в Дирвуде редкостью, хотя стали обычным делом в Порт Лоуренсе; все дачники, отдыхающие на Маскоке, разъезжали в них. В Дирвуде машины имелись лишь у фешенебельной части общества, поскольку даже Дирвуд был разделен на социальные слои. Существовало фешенебельное общество – интеллектуальное общество – общество старых семей – к нему принадлежали Стирлинги – простонародье и несколько изгоев. Никто из клана Стирлингов не снизошел до автомобиля, хотя Олив и упрашивала отца купить машину. Валенси ни разу не ездила в машине. Но она не слишком и хотела этого. По правде говоря, она побаивалась автомобилей, особенно в ночное время. Они казались громадными ревущими чудовищами, стремящимися сбить или нанести ужасные разрушения. По горным дорогам, ведущим к Голубому замку, можно было передвигаться лишь на лошадях в красивой упряжи, горделивым аллюром, а в жизни Валенси вполне бы устроила двуколка с хорошей лошадкой в упряжке. Ей удавалось прокатиться в экипаже, лишь когда один из ее дядьев или кузенов вдруг вспоминали о ней, словно бросали кость собаке.
Глава V
Разумеется, она должна была покупать чай в лавке дяди Бенджамина. Приобрести его где-то в другом месте было немыслимо. Необходимость зайти туда в свой двадцать девятый день рождения была ненавистна для Валенси. Никакой надежды, что он позабудет об этом.
«Почему – зловеще ухмыльнувшись, спросил дядя Бенджамин, заворачивая чай, – юные леди похожи на хороших грамматистов?»
Валенси, следуя желанию дяди Бенджамина, прочно укоренившемуся в ее голове, кротко ответила: «Не знаю. И почему?»
«Потому что, – хихикнул тот, – они тоже не могут отказаться от предложений».
Два клерка, Джо Хэммонд и Клод Бертрам, дружно фыркнули от смеха, а Валенси возненавидела их еще больше, чем прежде. Когда Клод впервые увидел ее в лавке, он шепнул Джо: «Кто это?» И Джо ответил: «Валенси Стирлинг – одна из дирвудских старых дев». «Излечимая или неизлечимая? – спросил Клод со смешком, очевидно, считая, что сострил. Валенси со жгучей обидой вспомнила этот старый подслушанный разговор.
«Двадцать девять, – тем временем говорил дядя Бенджамин, – дорогуша, Досс, ты уже вот-вот закончишь третий десяток, и до сих пор не подумала о замужестве. Двадцать девять. Это же никуда не годится».
Затем он выдал оригинальную мысль. Он сказал: «Как летит время!»
«Думаю, оно ползет, – пылко ответила Валенси. Пылкость в понимании дяди Бенджамина настолько не сочеталась с Валенси, что он растерялся. Чтобы скрыть смущение, загадал следующую загадку, упаковывая бобы – кузина Стиклз в последний момент вспомнила, что им нужны бобы, которые были дешевой и сытной пищей.
«Какие два мира означают иллюзию? – спросил дядя Бенджамин и, не дожидаясь «поражения» Валенси, сообщил: «Мирьяж и мираж».
«Не мирьяж, а марьяж»4, – коротко ответила Валенси, забирая покупки. На какое-то мгновение ей стало все равно, вычеркнет ли дядя Бенджамин ее из своего завещания или нет. Она вышла из лавки, пока тот смотрел ей вслед с открытым ртом. Затем покачал головой.
«Бедняжка Досс переживает», – сказал он.
Дойдя до следующего перекрестка, Валенси раскаялась в содеянном. Почему она не сдержалась? Дядя Бенджамин разозлится и наверняка скажет матери, что Досс надерзила «ему!», а мать целую неделю будет читать ей нотации.
«Я держала язык за зубами двадцать лет, – думала Валенси. – Почему не могла подержать его там еще?»
Да, прошло уже двадцать лет, отметила Валенси, с тех пор как ее впервые укололи отсутствием поклонников. Она отлично помнила тот горестный миг. Ей было девять лет, и она стояла одна на школьной площадке, тогда как остальные девочки играли в игру, в которой мальчики должны были выбирать девочек в качестве партнерш по игре. Никто не взял Валенси – маленькую бледную черноволосую Валенси в строгом платье с длинными рукавами, со странными раскосыми глазами.
3
Керамика британской фабрики Wedgwood почти два с половиной столетия считается эталоном качества. Ее лучшие образцы – фарфор и фаянс элегантной формы с тончайшими стенками и строгим рисунком – признаны подлинными произведениями искусства. История веджвудского фарфора началась в 1759 году, когда потомственный английский керамист Джозайя Веджвуд открыл собственную фабрику.
4
Загадка дяди Бенджамина основана на игре слов «Mirage and marriage.» Валенси поправляет его: «M-i-r-a-g-e is pronounced mirazh» .