Страница 11 из 12
Когда он прошел, что-то произошло с Валенси – возможно, наступила кульминация всего, о чем она передумала, с тех пор как получила письмо доктора Трента. Было три часа утра, самое мудрое и проклятое время на часах. Но иногда оно дарит свободу.
«Я всю жизнь пыталась угождать людям и потерпела крах, – сказала она. – Теперь я буду угождать себе. Никогда больше не стану притворяться. Я всю жизнь дышала атмосферой фантазий, притворства и уверток. Какой роскошью будет говорить правду! Возможно, я не смогу сделать все, что хочу, но я не стану делать то, чего не хочу. Мама может дуться неделями, не буду беспокоиться об этом. Отчаяние – это свобода, надежда – рабство».
Валенси встала и оделась с возрастающим ощущением освобождения. Закончив укладывать волосы, она открыла окно и вышвырнула банку с травами на соседский участок. Та победно грохнулась прямо на «Цвет лица школьницы» на стене старых мастерских.
«Меня тошнит от запаха мертвечины», – сказала Валенси.
Глава IX
Серебряная годовщина венчания дяди Герберта и тети Альберты в семействе Стирлингов в течение последующих недель деликатно вспоминалась как «момент, когда мы впервые заметили, что бедняжка Валенси… стала… немного… ну, вы понимаете?»
Никто из Стирлингов, разумеется, не высказал вслух и, тем более, первым, что Валенси слегка повредилась рассудком или что ее разум в небольшом беспорядке. Когда дядя Бенджамин воскликнул: «Она чокнутая, говорю я вам, она чокнутая!», все посчитали, что он зашел слишком далеко. Он был прощен лишь из-за возмутительного поведения Валенси на вышеуказанном торжестве.
Однако миссис Фредерик и кузина Стиклз еще до ужина заметили кое-что, встревожившее их. Все, разумеется, началось с розового куста, и с тех пор Валенси уже не была «в порядке». Казалось, она совсем не переживала из-за молчания матери. Более того, она вовсе не замечала его. Отказалась принимать фиолетовые таблетки и микстуру Редферна. Холодно объявила, что более не намерена откликаться на имя Досс. Заявила кузине Стиклз, что хотела бы, чтобы та перестала носить брошь с волосами покойной кузины Артемас Стиклз. Передвинула кровать в своей комнате в другой угол. Читала Магию крыльев воскресным днем. Когда кузина Стиклз упрекнула ее, она ответила: «Ах, а я и позабыла, что сегодня воскресенье», и продолжила чтение.
Кузина Стиклз стала свидетелем вопиющего поступка Валенси – увидела, как та съезжает по перилам. Кузина Стиклз не рассказала об этом миссис Фредерик – бедняжка Амелия была и так достаточно расстроена. Но каменное молчание миссис Фредерик рухнуло после декларации Валенси, сделанной ею в субботу вечером – о том, что она не собирается посещать англиканскую церковь.
«Больше не пойдешь в церковь? Досс, ты совсем отказываешься…»
«Нет, я буду ходить в церковь, – легко ответила Валенси. – В пресвитерианскую. Но в англиканскую не стану».
Что было еще хуже. Обнаружив, что возмущенное величие больше не срабатывает, Миссис Фредерик обратилась к слезам.
«Что ты имеешь против англиканской церкви?» – простонала она.
«Ничего, кроме того, что ты вечно заставляла меня ходить туда. Если бы то была пресвитерианская церковь, я бы пошла в англиканскую».
«Разве хорошо говорить такие вещи своей матери? О, как верны слова, что иметь неблагодарное дитя хуже укуса ядовитой змеи».
«А разве хорошо говорить такие вещи своей дочери?» – спокойно спросила Валенси.
Поэтому поведение Валенси на серебряной свадьбе для миссис Фредерик и Кристин Стиклз не было таким уж сюрпризом, как для всех остальных. Они даже сомневались, разумно ли брать ее туда, но в конце концов решили, что, если оставить ее дома, «пойдут разговоры». Может быть, она повела бы себя, как обычно, и никто из посторонних не заподозрил бы, что с нею что-то не так. По особой милости Провидения в воскресное утро хлынул ливень, поэтому Валенси не осуществила свою угрозу отправиться в пресвитерианскую церковь.
Валенси вовсе не переживала бы, оставь они ее дома. Все семейные торжества отличались безнадежной скукой. Но Стирлинги праздновали все события, которые можно было отпраздновать. Это стало давно установившейся традицией. Даже миссис Фредерик давала обед по поводу годовщины свадьбы, а кузина Стиклз приглашала подруг на именинные ужины. Валенси ненавидела эти развлечения, потому что после них приходилось неделями скупиться, экономить и изобретать, как расплатиться за них. Но ей хотелось пойти на эту серебряную свадьбу. Дядя Герберт обидится, если она не придет, а она хорошо относилась к дяде Герберту. Кроме того, ей хотелось взглянуть на своих родственников под иным углом. Отличное время и место, чтобы озвучить свою декларацию о независимости, если представится случай.
«Надень свое коричневое шелковое платье», – сказала миссис Стирлинг.
Как будто Валенси могла надеть что-то другое! У нее имелось лишь одно нарядное платье – шелковое, табачного цвета, подарок тети Изабель. Тетя Изабель раз и навсегда постановила, что Валенси не следует носить разноцветные вещи. Они ей не идут. В юности ей позволяли носить белое, но в последние годы этот вопрос был негласно закрыт. Валенси надела это платье с глухим воротом и длинными рукавами. У нее никогда не было наряда с низким вырезом и рукавами до локтей, хотя такие носили даже в Дирвуде уже более года. Но она не стала укладывать волосы в обычном стиле помпадур. Завязала их узлом на затылке и спустила по бокам на уши.
Она подумала, что такая прическа пойдет ей – только узел получился слишком маленьким. Миссис Фредерик возмутилась из-за прически, но лишь про себя, решив, что сейчас разумнее промолчать. Важно, чтобы Валенси оставалась в хорошем настроении и, если возможно, до конца вечера. Миссис Фредерик и не заметила, что впервые в жизни подумала о необходимости хорошего настроения у Валенси. Но ведь до сих пор та никогда не бывала «странной».
По пути к дяде Герберту – миссис Фредерик и кузина Стиклз шли впереди, а Валенси смиренно семенила следом – мимо проехал Ревущий Абель. Пьяный, как обычно, но еще не в ревущей стадии. Но достаточно нетрезвый, чтобы быть сверх меры вежливым. Жестом монарха, приветствующего своих подданных, он приподнял свою потрепанную клетчатую кепку, а затем отвесил глубокий поклон. Миссис Фредерик и кузина Стиклз не осмеливались портить отношения с Ревущим Абелем. Он был единственным человеком в Дирвуде, который мог выполнить для них плотницкие и ремонтные работы, когда это требовалось, поэтому его не следовало обижать. Но они ответили лишь сухими короткими кивками. Ревущий Абель должен знать свое место.
Валенси, идущая за ними, совершила поступок, который они, к счастью, не заметили. Она весело улыбнулась и помахала рукой Ревущему Абелю. Почему нет? Ей всегда нравился этот старый грешник. Веселый, яркий, бесстыжий негодник, противостоящий скучной респектабельности Дирвуда и его традициям, словно красный революционный флаг протеста. Всего несколько дней назад Абель проехал через Дирвуд ночью, выкрикивая во все горло проклятья своим громоподобным голосом, который был слышен за мили, и пустил свою лошадь бешеным галопом, проезжая по чопорной, порядочной улице Вязов.
«Вопя и богохульствуя, словно дьявол», – с содроганием вспомнила за завтраком кузина Стиклз.
«Не понимаю, почему Божий суд так долго не обрушивается на такого человека», – недовольно сказала миссис Фредерик, видимо, считая Провидение слишком медлительным и нуждающимся в напоминаниях.
«Однажды утром его найдут мертвым – он упадет под копыта своей лошади и будет затоптан насмерть», – заверила кузина Стиклз.
Валенси, разумеется, промолчала, но про себя подумала, не были ли периодические пьянки Ревущего Абеля тщетным протестом против бедности, тяжелого труда и монотонности жизни. Она погружалась в мечты о Голубом Замке. Ревущий Абель, не имея воображения, не мог этого сделать. Его побеги из реальности должны были быть конкретными. Поэтому сегодня она помахала ему рукой с внезапным дружеским чувством, а он, не настолько пьяный, чтобы потерять способность удивляться, чуть не свалился от изумления с седла.