Единственная для визиря

Амлон медленно прошлась, осматриваясь. Ноги тонули в мягком ковре. Возле кровати стоял маленький столик, чуть поодаль, у стены – шкаф, видимо для одежды. Несколько низеньких стульчиков без спинок, обитых мягкой тканью и небольшой шкафчик с зеркалом и выдвижными ящиками. В ящиках не было ничего интересного. Какие-то непонятные тюбики с острыми запахами. «Притирания» – вспомнила Амлон незнакомое слово, услышанное от Камиле, большой гребень, украшенный драгоценными, судя по блеску, камнями и ещё какие-то предметы, о назначении которых она не имела никакого понятия. И снова ничего острого или режущего. Только ковры, красивые платья, да мягкие стены.

Амлон подошла к двери и, толкнув её, выглянула в коридор. Она успела увидеть лестницу в конце коридора, когда услышала шаги. Сердце тревожно забилось, как у птички, пойманной в силки. Они с отцом раньше часто помогали выбраться птицам, невзирая на возможное неудовольствие охотников. А теперь она почувствовала себя такой птицей в крепких силках. Когда шаги приблизились, она забралась на кровать и поджала под себя ноги, полная решимости бороться до последнего.

Но дверь отворила Ирис. Она несла поднос с яствами, от которых шёл едва уловимый аромат. Только тогда Амлон почувствовала, как проголодалась.

– Это вам, госпожа, – улыбнулась девушка и поставила поднос на столик возле кровати. – Сейчас время обеда. Но если вы пожелаете, можно будет получить любые доступные вкусности когда угодно.

– Спасибо, – благодарно кивнула Амлон. Ирис молча поклонилась.

– Я приду за подносом, как вы поедите, госпожа. Но если пожелаете видеть меня раньше – только позовите.

Амлон кивнула. Она вообще не хотела, чтобы девушка уходила. Всё-таки в этом доме в чужой стране её язык понимала только Ирис. Она казалась маяком, лучом света в темноте, который один показывал ей правильный путь, не дозволял заблудиться. Но у служанки было, наверное, ещё много других забот. Она не имела права её задерживать.

Когда девушка ушла, Амлон осторожно приступила к трапезе. И тут же обнаружила, что ей принесли какое-то подобие ножа. Он был с закруглённым на конце и не очень острым, но если его наточить… Она осторожно осмотрелась по сторонам, а потом спрятала его под подушку, и принялась за еду. За время плена она привыкла, насколько это было возможно к пряностям, придававшим блюдам необычный вкус. Но полюбить их так и не смогла, как не сможет человек полюбить чужую страну как свою родину. Амлон ела машинально, глядя в тарелку и, поэтому едва не подпрыгнула, прикусив себе язык, когда услышала сказанное мужским голосом на чистом тарсийском:

– Вкусно?

Она подняла голову и едва не упала в обморок. Напротив неё на ковре, поджав под себя ноги сидел её хозяин и господин, которому вскоре, видимо, предстояло стать её мужем. Она не успела даже удивиться, что он так хорошо говорит по тарсийски, только застыла, не успев донести еду до рта. Он сделал какое-то движение, Амлон едва не упала, инстинктивно отодвинувшись назад. Сердце забилось от ужаса.

– Так я спрашиваю, вкусно или нет? – Господин визирь нахмурился. Видимо. Она разозлила его. Взяв себя в руки и стараясь ничем не выдать страх, грозившийся выплеснуться через край, Амлон постаралась ответить как можно спокойнее.

– Да, господин.

– Ты врёшь, – снова его голос был жёстким. Амлон сжалась, ожидая наказания. Теперь то уж точно он не оставит её в покое. – А ты знаешь, какое в Ирхане положено наказание за ложь?

– Нет, – она помотала головой.

– Тридцать ударов плетьми для мужчин и двадцать для женщин, – Амлон вжала голову в плечи. Если он хочет наказать её, то пусть наказывает скорее. Двадцать ударов она не выдержит. Это будет, конечно, не самый лёгкий способ отправиться на суд к Всевышнему, но зато все её мучения окончатся разом. – А почему ты солгала? – Спросил вдруг господин визирь. Она не ожидала этого вопроса и растерялась на секунду. Но этой секунды хватило у неё, чтобы вырваться:

– Потому что я боюсь сказать правду, – она прикрыла рот рукой. Визирь хищно улыбнулся.

– А ты не бойся. Что ты хотела сказать мне на самом деле?

– Что не могу любить вашу еду, как и вашу страну. Что она кажется мне безвкусной, а порядки дикими. Что я никогда не смогу прижиться здесь. Что я ненавижу вас всех, желтолицых. Вы отняли у меня семью и юность. Что лучше смерть, чем жизнь здесь в золотой клетке, – Амлон выпалила это на одном дыхании и вздёрнула голову, смотря прямо на визиря, не отрывая взгляд, хотя и боялась его до дрожи. Ну и что. Пусть он теперь убьёт её. Она тогда встретится с отцом.

В комнате повисла тишина. Никаких звуков не доносилось из-за плотно-прикрытой двери. Она были наедине с этим ужасным человеком, который мог сделать с ней всё, что захочет. Амлон боялась его до дрожи и в то же время в ней зрело какое-то чувство, которому она не могла дать название. То, что, наверное, испытывает воин перед битвой, зная, что пришёл его час. Какое-то мужество, решимость. Она была одна, в чужой стране, но она была сильнее их. Они не смогут сломать её душу, подчинить себе. Растоптать, унизить – да, но не сломать. И, видимо, господин визирь что-то почувствовал, потому что в его взгляде мелькнуло удивление, всего лишь на секунду. А, может быть, Амлон это только показалось. Но он первым отвёл взгляд, бесшумно поднялся с колен и сказал:

– Отдыхай пока. Я вечером приду к тебе.

Амлон вздохнула свободно, когда он ушёл. Господин визирь пугал её даже больше Повелителя. Она не знала, что от него ожидать. А вот это его: «…вечером приду к тебе» похоронным звоном наполняло душу. До вечера надо что-то придумать.

Она вытащила из-под подушки нож. Интересно, где его можно наточить? И сможет ли она, если понадобится, убить господина визиря? Ответов на вопросы пока не было. Когда в комнату постучали, Амлон быстро спрятала нож под подушку и вскочила. Но к ней вошла только Ирис.

– Вы поели, госпожа? Я унесу подносы, – она собрала посуду, поставила её на подносы и, действительно, собралась уходить.

– Постой, Ирис, – рискнула Амлон.

– Да, госпожа.

– Ты не знаешь, где можно наточить вот это? – И она показала служанке нож.

– Опасную игру вы затеяли, госпожа, – покачала головой Ирис. – Но на кухне есть точильный станок. Только лучше бы вам смириться, – Платье словно бы невзначай соскользнуло с её плеча, обнажив уродливый шрам. Амлон поёжилась. Нет, она должна действовать осторожно. Ещё не время. Но при мысли о визире, сердце начинало колотиться от страха. Лучше иметь при себе нож. Правда она не была уверена, что при случае сумеет им защититься, но лучше всё же хоть какое-то оружие.

– Я не могу смириться, Ирис. Я умру в неволе, – Амлон умоляюще посмотрела на служанку. Та вздохнула, потом ответила.

– Хорошо, госпожа, давайте нож. Я наточу его и передам вместе с ужином. Только смотрите, чтобы никто не заметил, что он острый.

Служанка ушла, а Амлон смотрела ей вслед, чувствуя, как разрывается сердце от одиночества. Она – птица, запертая в клетке.

Эмет

Эмет обедал. Пища, как всегда казалась безвкусной. Он мог бы приказать и ему подали бы любое блюдо, но не хотел рисковать. Игра с шеймом – слишком рискованное дело. Он не мог позволить себе дать слабину. И в то же время дал, вот как раз сегодня. Он вспоминал эту странную девушку, даже имени которой не спросил. От неё пахло луговыми травами. Хотя он знал, что её одели для показа повелителю честь по честь. И пахнуть от неё могло лишь ирханскими притираниями. Он ненавидел эти запахи, но приходилось мириться. Со многим в этой стране приходилось мириться…

А девушка напомнила ему Тарс, поля, холмы, море… Крики чаек, лёгкий ветерок ласкает волосы, мама… Аим его забери! Он же обещал себе никогда не вспоминать об этом. Он затолкал свои воспоминания так далеко вглубь, чтобы никакое снадобье местных знахарей не смогло выудить их у него, даже под пытками. Он жил этим. Если отнять эти воспоминания, он сойдёт с ума.