Немёртвый камень

— Достаточно интересная тема, — заметил Нольдиус мимоходом, просматривая очередную статью. Можно было бы сделать весьма познавательное исследование в диахроническом аспекте: я хотел расспросить Гиацинта…

— Но не успел?

Нольдиус кивнул. Кристо с трудом вызвал в памяти лицо молодого Оплота Одонара. Вроде как и близко они не общались, а все равно почему-то стало неудобно. В запарке подготовки к Боевитому Дню о Гиацинте совсем не упоминали, Кристо слышал только, что звену Урсулы пока не удалось его отследить во внешнем мире. Бестия ей, вроде бы, выговаривала за то, что не смогла обнаружить дракобиль… Нольдиус выдвигал предположения, что Гиацинту кто-то помогает скрываться, Мечтатель просил ускорить поиски, но все как-то не срасталось, а от Бестии ничего внятнее рыка: «И какого Холдона этот мальчишка там забыл?» — пока никто ничего не дождался.

А сейчас Кристо вдруг не к месту стукнуло воспоминанием о Кенарьках и о материнском доме, и он припомнил, что Гиацинт все вспоминал свою матушку. Интересно, а ей-то хоть сообщили?

Кристо открыл рот, чтобы поделиться мыслью с остальными, но в комнату уже всунулся Хет. Ябедник в последнее время забросил учебу совсем и перешел на легальное положение одонарского курьера и связного.

— О, Кристо, хорошо, что ты здесь, — ну, правильно, в последнее время он был где угодно, но не у себя в комнате. — Тебя Экстер зовет. Иди.

Остальные на пару секунд оторвались от книги, открывающей полноту преображений Мечтателя за последние тысячелетия.

— Наверное, опять что-то с уборными, — посочувствовала Мелита, не сдвигаясь ни на сантиметр.

Это сомнительно, подумал Кристо, оставляя веселую компанию в своей комнате. Уж слишком как-то прозаично для такой персоны, как Экстер.

Вообще-то директоров Кристо побаивался. Они все желали ему плохого.

Директор сельской предшколки, где Кристо учился читать и писать, просто как-то попытался его убить — нализался ирисовой водки. Директора заменили. Новый отнесся к Кристо лучше, но все старался привить ему хорошие манеры, на чаепития приглашал, читал длиннющие нравоучения… словом, был еще гаже первого.

Эл Одноногий, директор Кварласса, все время орал. Хотя и за дело. Еще он как-то подписал приказ о распределении Кристо к артефакторам. Нет, сейчас-то Кристо был не в претензии — но тогда…

Вот так и получилось, что единственным нормальным директором, с которым Кристо был знаком за всю сознательную жизнь, был, в некотором роде, Солнечный Витязь Альтау. Поневоле призадумаешься.

— Здравствуйте, — смущенно сказал Кристо, бочком проскальзывая в дверь. — Хет Дару не позвал, это ничего? Если что — я знаю, где она, найти несложно…

Мечтатель поднял глаза от каких-то свитков, приветливо кивнул и жестом пригласил сесть.

— Не нужно, Кристо. Я хотел бы поговорить только с тобой.

Еще не легче. Заныло где-то в районе неприятных воспоминаний: ничего хорошего встречи тет-а-тет в кабинете не сулили никогда. Кристо сел, поерзал и опасливо посмотрел на черный парик Мечтателя. Теперь-то он знал, что под париком скрыты седые кудри Витязя Альтау. Может, Экстер не расстается с этим дурацким париком именно чтобы никого не пугать?

Прошла минута. Мечтатель отложил перо и отодвинул свиток в сторону.

— Я хотел бы с тобой посоветоваться, Кристо. Как ты помнишь, не так давно назад нашим артефакторам пришлось столкнуться с возрожденным Холдоном. При этом, — он запнулся и заговорил не очень твердо, — мне пришлось… кое-что вспомнить из моего… далекого прошлого. Я надеюсь, что больше мне никогда не придется прибегать к таким воспоминаниям, но это едва ли так…

— Вы думаете, что вам еще придется драться как Витязю? — не утерпел и перебил Кристо.

— И не один раз, скорее всего. Кроме того, Сердцу Одонара, Комнатам, нужна будет защита более серьезная, чем раньше. Я поместил туда меч — тот самый, который…

И он болезненно поморщился, а Кристо с дрожью припомнил момент, когда воздух вокруг ножика сделался иридиевым сплавом — и остался таким до сих пор.

— Поэтому я… я хотел поговорить с тобой об этом.

Странно было видеть Рукоять не на столе из лунного камня. Там она смотрелась святыней, а в тесном директорском кабинете была до обидного обыденной и простой. Великая тайна истории. Хотя…

— А можно вот… почему тогда на Альтау у вас в ножнах не оказалось меча, а только рукоять? Ну, вы так и не узнали, что это было: темная магия или там…

— О, — сказал Экстер. Взгляд у него мало того что был грустным, так теперь еще затуманился воспоминаниями. — Нет, темной магии там не было, а было… был избалованный мальчишка, которому пришлось принять в свои руки королевство из-за ранней смерти отца. Грезивший о воинской славе. Не плохой, как мне казалось время от времени — просто слишком горячий, наивный… словом, сейчас юноши другие. Когда Холдон двинулся на завоевание Целестии, этот мальчишка рвался в бой, руководить войсками… не обладая ни способностями, ни нужным опытом. А его мать и сестра безумно любили его и так же безумно боялись, что с ним что-нибудь случится в сражении. Они опросили всех прорицателей, достали все книги пророчеств, какие смогли — и всё говорило об одном: что клинок, которым будет сражаться их сын и брат, станет для него источником жуткой участи… той, которая страшнее смерти. В ночь перед тем, как проводить его, они выплакали глаза, не зная, на что решиться. А потом умоляли его пажа, Тамариска: его молодой господин не должен прийти на битву вооруженным…

Кристо посмотрел на рукоять с узкой полоской металла. Наверное, она чудом держалась в ножнах.

— А…

— Была такая шутка во время моего детства — неопытным воинам подкладывали в ножны утяжелённые рукояти перед соревнованиями. Вместо клинков. Чтобы подчеркнуть: ты даже не заметишь подмены, разве ты боец? — Экстер говорил негромко и задумчиво. — Об этом, кажется, есть в шестнадцатой хронике, однако там это рассматривается как желание Тамариска опозорить своего господина. Только вот никто не засмеялся, когда у меня в руке оказалась лишь рукоять. Безоружным я бы не смог драться в Малой Крови — это против традиций…

— Поэтому Тамариск вам не передал свой клинок?

— И никто из моих воинов или командиров не сделал этого. Каждый готов был биться с Холдоном сам, умереть сам, но не толкать на смерть мальчика, давая ему в руки оружие. Я понял это тогда же…

— После битвы?

— В миг, перед её началом. В миг перед тем, как я… — Мечтатель поморщился и прикрыл глаза. — Потом была Сеча, и эта рукоять… и тот клинок, который я создал… в крови было всё…

Мечтатель снова смотрел не пойми-куда, но Кристо знал, что на этот раз директор отсутствует не до конца.

— Это был подвиг, — сказал он не особенно уверенно.

— У многих там были семьи, — тихо, напряженным голосом ответил директор. — В войсках Холдона была не только нежить. Маги… люди…

Он больше не прибавил ничего, только провел рукой по лбу так, словно ему стало дурно. Но Кристо вдруг понял недосказанное. О том, что в Сече Альтау не было времени разбираться и судить, кто больше виноват, или щадить и обезоруживать противника. Что те люди в войсках Холдона всей душой верили, что принесут в Целестию прогресс, или порядок, или что там этот драконский сын им наобещал. И когда голова Холдона покатилась на черные ирисы, а безжалостное солнце двинулось сквозь ряды воинов к ним навстречу — они смотрели на Витязя с ужасом и ненавистью, а может, и с тоской, потому что понимали, что всем мечтам — конец, и они не выполнят обетов, которые давали женам и матерям — вернуться с победой.

Вот теперь Кристо окончательно понял и почему Витязь так долго тянул перед тем, как проявить себя.

— А потом вы вернулись домой?

— Ненадолго, — глухо ответил Экстер. — Тайно… Когда мать и сестра увидели меня… его… они поняли, что предсказания сбылись. Это было страшное время для меня, Кристо… я не мог спать, не мог видеть людей и говорить даже с самыми близкими, и мои мать и сестра верно поняли, что их сына и брата нет больше, что они не знают человека, который вошел в их дом. Они не удерживали меня, когда я отправился скитаться, хотя и понимали, что мы не увидимся больше. Прощаясь с ними навсегда, я просил только об одном: забыть меня и сделать так, чтобы остальные забыли тоже. До конца жизни мои мать и сестра предавали забвению лицо Ястанира: поэтому не осталось ни одного портрета.