Страница 18 из 26
Впрочем, не одно безотчетное чувство досталось в удел нашим дамам от современного просвещения. Часто под грациозным покрывалом веселой шутки, под легким, блестящим словом скрывается не пролетная мысль, не слепое чувство, но целое, настоящее мнение[122] – мнение, вещь почти неслыханная в прежние времена! Правда, и теперь это вещь довольно редкая, но все она встречается и, может быть, чаще, чем думают многие. По крайней мере, образованные женщины хотят иметь мнение, чувствуют, что, неукрашенные сердечным убеждением в некоторых истинах, они теряют половину своей прелести. Частный опыт не доказательство, но сколько я мог заметить, то в этом отношении чуть ли прекрасный пол не опередил другой, который приписывает себе право на разум по преимуществу.
Какая разница тому лет десять!
То же, что об обществе, можно сказать и об нашей литературе. Распространение просвещения заметно в ней вообще, но в отношении к женщинам оно заметно несравненно более. Вот уже около десяти лет, как литература наша растет только в ширину, – и то слава Богу! – между тем писательницы наши становятся выше.
И давно ли с этим словом – писательница – соединялись самые неприятные понятия: пальцы в чернилах, педантство в уме и типография в сердце. Но теперь, с тех пор как некоторые из лучших украшений нашего общества вступили в ряды литераторов; с тех пор как несколько истинно поэтических минут из жизни некоторых женщин с талантом отразились так грандиозно, так пленительно в их зеркальных стихах – с тех пор название литератора стало уже не странностью, но украшением женщины: оно, во мнении общественном, подымает ее в другую сферу, отличную от обыкновенной, так что воображение наше создает вокруг нее другое небо, другой воздух, и ярче, и теплее, чем ваш одесский.
Впрочем, я говорю здесь только о новом поколении и частию о среднем; в старом поколении, которое привыкло видеть в женщине полуигрушку, – предрассудок против писательниц еще во всей силе. Он задавил, может быть, не один талант, обещавши новую красоту нашей литературе и, может быть, новую славу, – кто знает?
Вследствие этого предрассудка большая часть наших дам-поэтов пишет мало и либо совсем не печатает, либо печатает без имени. Исключений немного.
Так, без сомнения, вы слыхали об одном из самых блестящих украшений нашего общества[123], о поэте, которой имя, несмотря на ее решительный талант, еще неизвестно в нашей литературе. Немногим счастливым доступны ее счастливые стихи, для других они остаются тайною. Талант ее скрыт для света, который осужден видеть в ней одно вседневное, одно невыходящее из круга жизни обыкновенной, и разве только по необыкновенному блеску ее глаз, по увлекательной поэзии ее разговора или по грации ее движений может он узнавать в ней поэта, отгадывать в ней тот талисман, который так изящно волнует мечты.
Но если предрассудок против писательниц еще не совсем уничтожился, то другой предрассудок против русского языка, кажется, уже решительно начинает проходить. Не говорить по-французски еще нельзя: так еще образованно наше общество, так еще необразован наш язык. Но, по крайней мере, кто теперь начинает писать, тот, конечно, начинает писать по-русски, и, вероятно, уже невозможен более тот пример русского таланта, отнятого у России французскою литературою, который возбуждает в нас тем больше сожаления, чем больше мы могли бы ожидать от него для нашей словесности. Не нужно договаривать, что я разумею здесь ту писательницу, которая передает французской литературе поэтическую сторону жизни наших древних славян[124]. И в самом деле, скажите: кому дала судьба больше средств действовать на успехи изящных искусств в России? Рожденная с душою поэтическою, открытою для всего прекрасного, одаренная талантами самыми редкими, воспитанная посреди роскоши самого утонченного просвещения, с самого детства окруженная всем блеском искусств, всею славою художественных созданий, – она казалась сама одним из самых счастливых изящных произведений судьбы. О чем другие мечтают издали, что другие разгадывают по слуху, то являлось перед нею живо и близко. Все редкости европейской образованности, все чудеса просвещенных земель: и великие художества, и великие художники, и знаменитые писатели, и лица, принадлежащие истории, и лица, принадлежащие минуте, – все это быстро и ярко пронеслось перед ее глазами, все это должно было оставить следы драгоценные на молодом ее воображении, – всем этим она могла делиться с своими соотечественниками, ставши прекрасною посредницею между ими и тем, что просвещенный мир имеет самого замечательного… Но это не сбылось…
Италия, кажется, сделалась ее вторым отечеством[125], и, впрочем, – кто знает? Может быть, необходимость Италии есть общая неизбежная судьба всех имевших участь, ей подобную? Кто из первых впечатлений узнал лучший мир на земле, мир прекрасного; чья душа от первого пробуждения в жизнь была, так сказать, взлелеяна на цветах искусств и образованности, в теплой итальянской атмосфере изящного; может быть, для того уже нет жизни без Италии, и синее итальянское небо, и воздух итальянский, исполненный солнца и музыки, и итальянский язык, проникнутый всею прелестью неги и грации, и земля итальянская, усеянная великими воспоминаниями, покрытая зачарованная созданьями гениального творчества, – может быть, все это становится уже не прихотью ума, но сердечною необходимостью, единственным неудушающим воздухом для души, избалованной роскошью искусств и просвещения…[126]
Недавно Российская академия – и это делает честь Российской академии, – издала стихотворения одной русской писательницы[127], которой труды займут одно из первых мест между произведениями наших дам-поэтов и которая до сих пор оставалась в совершенной неизвестности. Судьба, кажется, отделила ее от людей какою-то страшною бездною, так что, живя посреди их, посреди столицы, ни она их не знала, ни они ее. Они оставили ее не знаю для чего – она оставила их для своей Греции, для Греции, которая, кажется, одна наполняла все ее мечты и чувства: по крайней мере о ней одной говорит каждый стих из нескольких десятков тысяч, написанных ею. Странно: семнадцати лет, в России, девушка бедная, бедная со всею своею ученостью! Знать восемь языков; с талантом поэзии соединять талант живописи, музыки, танцеванья; учиться самым разнородным наукам, учиться беспрестанно; работать все детство, работать всю первую молодость, работать начиная день, работать отдыхая; написать три больших тома стихов по-русски, может быть, столько же на других языках; в свободное время переводить трагедии, русские трагедии[128], – и все для того, чтобы умереть в семнадцать лет, в бедности, в крайности, в неизвестности!
Жалко видеть, как она, бывши еще четырнадцати лет, перевела лучшие песни Анакреона на пять языков, приложила к ним подробный грамматический разбор греческого подлинника и поднесла покойной императрице Елисавете Алексеевне, прося ее внимания
Покойная императрица прислала ей фермуар с бриллиантами. Неизвестно, надолго ли стало ей это пособие: семейство ее осталось в крайности, она умерла в чахотке. Через два года уже после ее смерти ее высочество великая княгиня Елена Павловна пожаловала одному из ее учителей за ее же переводы кольцо с бриллиантами. Публика, с своей стороны, быть может, не прочтет ее сочинений: и в самом деле в них еще больше труда, чем таланта, и слишком много учености: помните Черного Доктора в «Стелло»[130]?
122
В данном случае слово «мнение» употребляется И. В. Киреевским в значении «убеждение», «воззрение» (ср.: «Обозрение современного состояния литературы»). Однако в других статьях он разграничивает и даже противопоставляет понятия «мнение» и «убеждение» (см.: «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России». Наст. изд. Т. 1). – Сост.
123
И. В. Киреевский имеет в виду писательницу Е. П. Ростопчину. Последующее упоминание о талисмане указывает на стихотворение Ростопчиной «Талисман», опубликованное в «Северных цветах на 1831 год». – Сост.
124
Речь идет о вышедшей в Париже в 1814 г. книге «Славянская картина V века» (на французском языке) и о ее авторе княгине З. А. Волконской. Образованная и талантливая женщина, Волконская была известна как певица, композитор и писатель, ее московский салон посещали А. Пушкин, Е. Баратынский, В. Одоевский, А. Мицкевич, Д. Веневитинов, И. и П. Киреевские. – Сост.
125
С 1829 г. Волконская навсегда поселилась в Италии. – Сост.
126
Все сказанное здесь об Италии составляло на рубеже 1820–1830-х гг. заветное убеждение самого И. В. Киреевского. См.: Наст. изд. Т. 3. – Сост.
127
В альманахе «Подарок бедным…» к этому месту статьи издателем сделано примечание: «Девицы Елисаветы Кульман». Издание, о котором идет речь: Пиитические опыты Елисаветы Кульман. СПб., 1833. Ч. 1–3. – Сост.
128
Е. Кульман перевела четыре трагедии Озерова на иностранные языки в праздные, как она называла, часы. – Сост.
129
И. В. Киреевский неточно цитирует посвящение, адресованное императрице. – Сост.
130
Подразумевается книга А. Виньи «Стелло, или Голубые бесы. Повести, рассказанные больному Черным доктором» (1832). – Сост.