Я поэт, и ты влюбилась в мои стихи

Держа в руках листок, словно добычу в зубах, он проскочил все три ступени одним шагом – длинные и мощные ноги, что тут сказать. Рост Кирилла позволял ему, стоя на нижней планке стремянки, выкручивать в коридоре лампочки, чем он и занимался по ночам со своей так называемой бандой.

«Озорник, - говорят преподаватели, - шутит, радуется жизни, хорошо учится, к девочкам не пристает». Не парень, а сказка. Жаль только, что, выйдя из стен аудитории, шут превращается в короля.

Нет, он никого не бьет и никому не угрожает. Даже больше – он всем желает добра и желает искренно. Так искренно, что, кажется, чепуха это все, что он и вправду получил от родителей хорошее воспитание. И они действительно могут гордиться своим сыном.

Общество – странная штука. Каждый хочет нравиться всем и во всем, но тот единственный, у кого хватает смелости – презираем этим же самым обществом за свою смелость. Оно не любит подхалимов, оно завидует им и поэтому отвергает.

Может быть, я просто ищу себя оправдания, почему я не поднял руку.

Но это был последний случай моей несмелости. Первый и последний раз, когда я стесняюсь себя самого.

Я черкал в своей тетради вчерашние наброски. Глупыми и однообразными показались мне недавно придуманные рифмы. На душе как-то помутнело: я уставился на еще поскрипывающие ступени от тяжелых ног Ковальджи.

Моему удивлению не было предела, когда я услышал знакомые слова. Стих его был, как ни странно, хорош. Но у меня создалось впечатление, что где-то я его слышал. В нем было что-то от Маяковского: сбивчивость ритма, маршевая интонация. Кирилл сам был похож на него: высокий рост, прическа чем-то напоминали мне нашего кумира.. На полях тетради я успел записать пару строчек: «кто бы ты ни был, город – вымысел твой».

Стих был и вправду неплохой, хоть и короткий. Собравшаяся публика как-то вдруг резко проснулась, словно заиграл оркестр, а веселые музыканты, не подавая виду, продолжали будить слушающих своим искусством. Аплодисменты последовали заслуженные. Кирилл гордо зашагал в толпу, наградив ее низким поклоном. Подхватившие его друзья многозначительно кивали головой, будто только что прослушали заумную лекцию и поняли смысл своего существования.

Лукерий, слушая чтеца не менее деловито, не сводил с меня глаз. Его добрый, как у щенка, взгляд, неуловимая улыбка. Странно, подумал я. Может он был пустой, может учитель смотрел как бы сквозь меня в одно из окон Овального.

Легкой ухмылкой я дал понять Лукерию, что стих действительно хорош. А он, как будто понял меня, опустил скрещенные руки и неспешно поднялся на вторую ступень.

«Ну что, ребятки, достойно?».

Шумное «Да-а-а!» раздалось по всему Овальному. Милан немного приуныл.

«Может, кто еще захочет выйти в центр и прочитать что-нибудь из написанного? Я знаю, вы все сейчас мечтаете об этом. Ну же!».

Желающих, к сожалению, не было… Да какой там не было! Я хотел взлететь и приземлиться ястребом в этот центр! В голове крутились рифмы, названия, десятки моих хороших стихов. Я уже дрогнул, чтобы приподняться и гордо выскочить из ряда. Но, зацепившись за край сумки, я лишь слегка привстал и неудачно приземлился обратно, разбудив локтем все еще не проснувшегося Солтана.

Лукерий, не наблюдая активности у еще недавно оживленной толпы, с сожалением развел руками.  

«Если больше нет желающих, тогда прошу за мной». И зашагал вглубь этажа.

 Утомленная толпа, не спеша выталкивая свои тела из узких рядов, поплелась за преподавателем. Прохор, тучный и медлительный парень, предпоследним выбежал в коридор.

Я встал, отряхнул ногу от пыли, схватил сумку.