Страница 191 из 228
Нетрудно заметить, что Жуков, в основном, повторяет то, что сообщается в "Крестовом походе", вышедшем в свет в еще в 1948 году. Возможно, маршал пользовался этой книгой при работе над мемуарами. Однако и Жуков, и Эйзенхауэр в данном случае немного лукавят.
После того как в 4б-м году имя Жукова надолго исчезло со страниц газет, Эйзенхауэр ничего не знал о судьбе маршала (тогда же, в апреле, после отъезда Жукова в Москву, прервалась их переписка). Сомневался даже, жив ли маршал. И чувствовал, что если русский друг и пребывает в добром здравии, то наверняка находится в глубокой опале. И чтобы не повредить ему, Эйзенхауэр счел нужным поддержать версию о внезапной тяжелой болезни Георгия Константиновича. Хотя прекрасно знал, что болезнь-то была именно дипломатическая (американские историки связывают ее с происшедшим накануне срывом заседания Совета министров иностранных дел четырех держав победительниц и начавшимся сползанием к "холодной войне"). 1 октября 1945 года заместитель Эйзенхауэра генерал Клей был извещен, что Жуков заболел и вынужден отложить поездку в США: у него сильно болит горло и высокая температура. Однако уже 5 октября, в день, когда Георгий Константинович должен был прибыть в Штаты, Эйзенхауэр получил послание от своего политического советника Р. Мэрфи, где цитировалось сообщение американского посольства в Москве. Маршал, оказывается, не настолько болен, чтобы лежать в постели: сотрудники посольства имели счастье лицезреть его в театре вечером 2 октября, причем явно в хорошем самочувствии.
Не приходится сомневаться, что насчет болезни Жуков говорит неправду. Это подтверждает и его дочь Элла: "Отец был глубоко огорчен, когда не смог по приглашению Эйзенхауэра посетить с ответным визитом США. Сталин сначала поддерживал идею визита, но потом по причинам, о которых можно только догадываться, изменил свое решение. "К сожалению, перед полетом я заболел", пишет отец в своих мемуарах... Но мы-то знали, что болезнь носила дипломатический характер. Мы поняли, что его, по сути дела, вынудили отказаться от желанной поездки. Не исключено, что таким образом ему указали на место".
Как правоверный коммунист, маршал не мог писать иначе. Ведь то, что отмена визита Жукова произошла по политическим причинам, вплоть до смерти маршала и еще много лет после оставалось в СССР государственной тайной. А вот насчет своего звонка Сталину Георгий Константинович придумал: очень хотелось показать, что мог запросто приказывать Сталину. Позвоните, мол, Иосиф Виссарионович, американскому послу да скажите, что Жуков заболел и лететь в Америку никак не может. В действительности дело обстояло наоборот. Сталин позвонил Жукову и сказал тоном, не терпящим возражений: "Товарищ Жуков, сообщите американцам, что вы больны и вынуждены отложить поездку". А могло быть и еще унизительнее: "Товарищ Жуков, мы уже информировали американцев, что вы больны и приехать не сможете". Скорее всего, сам Иосиф Виссарионович предложил маршалу после отмены визита обязательно появиться на публике в театре. Дабы американцы его там увидели и поняли, что Георгия Константиновича поразила дипломатическая болезнь, а не какая-то там ангина. Только главная причина отмены визита лежала отнюдь не в росте напряженности в советско-американских отношениях. Сталин начал смотреть на Жукова как на своего политического соперника и решил, что пора поставить маршала на место. Возможно, что вождь с самого начала не собирался отпускать Жукова в Америку, а специально поиграл с ним как кошка с мышкой, чтобы в последний момент выставить в невыгодном свете перед американскими друзьями.
Американский дипломат Чарльз Е. Болен, главный советник американского правительства по советским делам, прекрасно знавший русский язык и нередко выступавший в роли переводчика, в конце мая 45-го посетил Москву вместе со специальным представителем президента Трумэна Гарри Гопкинсом. В мемуарах Болен описал их встречу со Сталиным:
Гопкинс спросил Сталина, когда он собирается назначить официальных советских представителей в Контрольный совет, указав, что США уже назвали в этом качестве Эйзенхауэра, а Англия - Монтгомери. Сталин сказал, что собирается назначить Маршала Жукова, но при этом подчеркнул, что политическая рука советского правительства полностью контролирует военных. Поэтому в Берлине от имени Москвы в действительности будет говорить Вышинский". Жуков еще даже не назначен в Контрольный совет, а Сталин уже принижает его положение перед союзниками, разъясняет, что маршал будет кем-то вроде свадебного генерала, а политику в отношении Германии будет определять Александр Януарьевич.
Из Москвы Гопкинс с Боленом отправились в Берлин. Здесь 7 июня они имели легкий лэнч с Жуковым ("легкий в отношении еды, тяжелый в отношении водки", как отмечает Болен). Дальше путь дипломатов лежал во Франкфурт, где они беседовали с Эйзенхауэром. О Жукове генерал говорил с большим уважением, возлагал на него большие надежды в плане развития советско-американских отношений. Подобные мысли Эйзенхауэр высказывал не раз и не два, и они не могли не дойти до агентов советской разведки и дипломатов, а от них - к Сталину.
Посол США в Москве Аверал Гарриман сообщал в Вашингтон в дни визита Эйзенхауэра: генерал заверил его, что его друг Жуков, который называет Эйзенхауэра просто "Айк", будет преемником Сталина и откроет новую эру дружественных отношений между Америкой и Россией{8}. Посольство было под плотной опекой советских спецслужб, и высказывания Эйзенхауэра о Жукове наверняка стали известны Сталину. А вождь, как известно, сам любил назначать себе преемников и терпеть не мог, когда это за него пытались сделать другие. Так что опала Жукова была предрешена еще в августе 45-го. Требовалось только несколько месяцев на ее техническую подготовку.
Последний раз в Германии Жуков и Эйзенхауэр встретились на приеме, который советская сторона давала в Берлине 7 ноября 1945 года. Американский генерал уезжал в Вашингтон, чтобы возглавить штаб армии США. Он подробно описал эту встречу: "Когда я прибыл, маршал Жуков со своей женой и несколькими старшими помощниками стояли в центре зала, принимая гостей. Он приветствовал меня и затем быстро покинул центр зала. Маршал взял жену под руку, и мы втроем уединились в уютной комнате, где был накрыт стол с самой изысканной закуской. Разговор продолжался два часа.