Страница 12 из 143
Много лет спустя Тухачевскому довелось воплотить мечту в жизнь, создать новую массовую армию, оснащенную самой передовой техникой.
В Ингольштадте у Тухачевского было немало интересных собеседников. Здесь он познакомился с французским капитаном Шарлем де Голлем, будущим генералом и президентом Франции, основателем Пятой республики, в чем-то повторившим путь Бонапарта. Де Голль, как и Тухачевский, пять раз пытался бежать из плена, но всё неудачно. В 1920-м им вновь пришлось встретиться, уже по разные стороны баррикад, на Висле, где Тухачевский командовал наступавшим на Варшаву Западным фронтом, а де Голль, офицер французской военной миссии в Польше, возглавлял польский пехотный отряд, подкрепленный несколькими танками. Впоследствии де Голль тепло вспоминал о молодом симпатичном подпоручике-гвардейце, поразившем его энергией и дерзостью как в 9-м форте Ингольштадта, так и на поле битвы под Варшавой.
Другой француз, Реми Рур, под псевдонимом Пьер Фервак опубликовавший в 1928 году первую книгу о Тухачевском, в бытность в Инголыитадте придерживался анархических взглядов. Он много беседовал с русским подпоручиком, к которому чувствовал симпатию. Фервак и Тухачевский часто спорили. Вынужденное безделье плена побуждало находить выход в интеллектуальной игре, в бесконечных спорах о продолжающейся войне и диспутах на мировые темы. Французский офицер свидетельствовал позднее:
"Спорили о христианстве и Боге, искусстве и литературе, о Бетховене, о России и "русской душе", о русской интеллигенции. Молодой русский офицер оказался заядлым спорщиком. Французы даже переделали в шутку его фамилию на Тушатусского (от "touche-а-tuss", буквально: "касаться всего", что призвано было также подчеркнуть обширную, хотя и чуть поверхностную эрудицию Тухачевского. - Б. С.)". Тухачевский говорил Ферваку:
"Чувство меры, являющееся для Запада обязательным качеством, у нас в России - крупнейший недостаток. Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого. Поэтому к нам больше всего подходит одеяние диктатуры. Латинская и греческая культура это не для нас! Я считаю Ренессанс наравне с христианством одним из несчастий человечества... Гармонию и меру - вот что нужно уничтожить прежде всего!"
По словам Фервака, Тухачевский называл себя футуристом и только в футуризме и близком к нему дадаизме видел будущее искусства. Что не мешало ему преклоняться перед Бетховеном. Именно с "великим глухим" сравнивал Тухачевский свою Родину:
"Россия похожа на этого великого и несчастного музыканта. Она еще не знает, какую симфонию подарит миру, поскольку не знает и самое себя. Она пока глуха, но увидите - в один прекрасный день все будут поражены ею..."
Мечты о военных подвигах закономерно предполагали и веру в величие России - иначе страна не будет иметь сильной армии, а без мощных вооруженных сил в своем распоряжении никому еще не удавалось стать великим полководцем. Тухачевский же явно грезил о лаврах Наполеона.
Тем временем в России назревала революция. Несмотря на скудость доходившей до узников информации оттуда (только из германских газет), Тухачевский ее предчувствовал. Незадолго до февраля 1917 года он поделился с Ферваком своими мыслями о будущем российской монархии:
"Вот вчера мы, русские офицеры, пили за здоровье русского императора. А быть может, этот обед был поминальным. Наш император - недалекий человек... И многим офицерам надоел нынешний режим... Однако и конституционный режим на западный манер был бы концом России. России нужна твердая, сильная власть..."
Но саму революцию и сопровождавшее ее разложение русской армии Тухачевский сначала переживал очень тяжело. Лидии Норд он признавался:
"Когда я узнал о революции и прочитал в немецкой газете о начавшемся развале армии, - я взял газету, ушел в уборную, там разорвал ее в клочки и... плакал... Да, плакал. Но той же ночью мне приснился сон, что Вел. Кн. Николай Николаевич взял армию в свои руки и формирует новые части. Сон был настолько живой и правдоподобный, что я поверил ему. Тогда мысль о побеге стала совсем неотвязчивой".
Молодой подпоручик мечтал о сильной личности, которая сможет восстановить порядок в стране и в армии. Но в этом качестве он рассматривал не только бывшего верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, пользовавшегося уважением у значительной части офицеров, но смещенного Николаем II после неудач 1915 года. Видя слабость пришедшего на смену царю демократического Временного правительства, Тухачевский однажды сказал Ферваку:
"Если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной и сильной державой, я пойду за ним".
А в другой раз еще более определенно заявил:
"Я выбираю марксизм!"
Как-то вечером Фервак с Тухачевским читали по-французски Достоевского. И когда дошли до рассуждений писателя о будущей славянской федерации, Михаил Николаевич заявил:
"Разве важно, осуществим ли мы наш идеал пропагандой или оружием? Его надо осуществить - и это главное. Задача России сейчас должна заключаться в том, чтобы ликвидировать всё: отжившее искусство, устаревшие идеи, всю эту старую культуру... При помощи марксистских формул ведь можно поднять весь мир! Право народам на самоопределение! Вот магический ключ, который отворяет России двери на Восток и запирает их для Англии. Революционная Россия, проповедница борьбы классов, распространяет свои пределы далеко за пограничные линии, очерченные договорами... С красным знаменем, а не с крестом мы войдем в Византию!"
А позднее добавил:
"Мы выметем прах европейской цивилизации, запорошивший Россию, мы встряхнем ее, как пыльный коврик, а потом мы встряхнем весь мир!"
Как созвучно это той песне, что пели гитлеровские штурмовики в начале 30-х:
Дрожат одряхлевшие кости
Земли перед боем святым.
Сомненья и робость отбросьте!
На приступ! И мы победим!
Нет цели светлей и желаннее!
Мы вдребезги мир разобьем!