Гоголь

По свидетельству С., "у Гоголя всегда в кармане была записная книжка или просто клочки бумаги. Он заносил сюда все, что в течение дня его поражало или занимало: собственные мысли, наблюдения, уловленные оригинальные или почему-либо поразившие его выражения и пр. Он говорил, что если им ничего не записано, то это потерянный день; что писатель, как художник, всегда должен иметь при себе карандаш и бумагу, чтобы наносить поражающие его сцены, картины, какие-либо замечательные, даже самые мелкие детали. Из этих набросков для живописца создаются картины, а для писателя сцены и описания в его творениях. - "Все должно быть взято из жизни, а не придумываться досужей фантазией". Гоголь при всей своей застенчивости и нелюдимости, охотно вступал в разговоры с самыми разнообразными людьми. "Мне это вовсе неинтересно, - говорил он, как бы оправдываясь, - но мне необходимо это для моих сочинений". В Калуге он как-то перезнакомился в гостином дворе со всеми купцами и лавочниками. У некоторых засиживался и играл подолгу в шашки. Его знали не только как гостя, проживавшего у губернатора, но и как автора "Ревизора", столь знакомой комедии. Но вообще Гоголь был туг на новое знакомство. Он утверждал, что вести знакомство можно только с теми, у кого чему-либо можно научиться или кого можно научить чему-либо. Познакомившись и заинтересовавшись человеком, Гоголь или внимательно слушал его, или обучал иногда самым элементарным истинам или просто вопросам практической жизни. Толкуя их по-своему и придавая им практическое значение, он смущал этих людей, а натуры обыкновенные, любящие говорить свысока самые банальные истины, приводил в негодование. Они не на шутку сердились на расточавшего непрошенные поучения. Гоголь любил лакомиться, и у него в карманах, в особенности в детстве, всегда были какие-либо пряники, леденцы и т. п. Живя в гостинице, он никогда не позволял прислуге уносить поданный к чаю сахар, а собирал его, прятал где-нибудь в ящике и порою грыз куски за работою или разговором. "Зачем, говорил он, - оставлять его хозяину гостиницы? Ведь мы за него уплатили". Происходило это, конечно, не от скупости. Гоголь никогда не был скупым". В начале февраля 1850 г. Гоголь писал С.: "Болен, изнемогаю духом, требую молитв и утешения и не нахожу нигде. С болезнию моею соединилось такое нервическое волнение, что ни минуты не посидит мысль моя на одном месте и мечется, бедная, беспокойней самого больного". Летом 1851 г. Гоголь навестил С. в ее подмосковном имении - в селе Спасское Бронницкого уезда. Об этом сохранилась черновая запись ее воспоминаний: "В мае Гоголя не было, пригласила в подмосковную. Бронницкого уезда, в село Спасское. Я занемогла. Нервы - бессонница, волнения. "Ну, я опять вожусь с нервами!" - "Что делать! Я сам с нервами вожусь". Очень жаркое лето, Гоголю две комнатки во флигеле, окнами в сад. В одной он спал, а в другой работал, стоя к небольшому пюпитру, вздумал поставить бревна. Прислуживал человек Афанасий, от которого слышали, что он вставал в пять. Сам умывался, одевался без помощи человека. Шел прямо в сад с молитвенником в руках, в рощу, т. е. английский сад. Возвращался к восьми часам, тогда подавали кофе. Потом занимался, а в 10 или в 11 часов он приходил ко мне или я к нему. Когда я у него - тетради в лист, очень мелко. Покрывал платком. Я сказала, что прочла: "Никита и генер-губ. разговаривают". - "А, вот как! Вы подглядываете, так я же буду запирать!" Предлагал часто Четьи-Минеи. Но я страдала тогда расстройством нервов и не могла читать ничего подобного. Каждый день читал житие святого на этот день. Перед обедом пил всегда, всегда - воду, которая придавала деятельность желудку, ел с перцем. А после обеда мы ездили кататься. Он просил, чтоб поехали в сосновую или еловую рощу. Он любил после гулянья бродить по берегам Москвы-реки, заходил в купальню и купался. Между тем мое здоровье было расстроено. Гоголь раз хотел меня повеселить и предложил прочесть первую главу (второго тома "Мертвых душ". - Б. С.). Но нервы, должно быть, натянуты, что я нашла пошлой и скучной. "Видите, когда мои нервы расстроены, даже и скучны". "Да, вы правы: это все-таки дребедень, а вот душе не это нужно". Казался очень грустен. Так как его комнаты были очень малы, то он в жары любил приходить в дом, ложился в гостиной на середний диван, в глубине комнаты, для прохлады. Придет и сидит. Вот что раз случилось: я взошла в гостиную, думая, что никого нет, и вдруг увидела Гоголя на диване с книгой в руках. Он держал в руке Четьи-Минеи и смотрел сквозь отворенное окно в поле. Глаза его были какие-то восторженные, лицо оживлено чувством высокого удовольствия: он как будто видел перед собой что-то восхитительное. Когда я взошла, он как будто испугался. Ему, должно быть, показалось, что кто-то явился. Глядел - жду. "Николай Васильевич, что вы тут делаете?" Как будто проснулся. "Ничего. Житие (в июле) такого-то". Что-то приятное: молился он, что ли, _ в экстазе. Чуть ли не Косьмы и Дамиана. По вечерам Гоголь бродил перед домом после купанья, пил воду с красным вином и с сахаром и уходил часто в десять к себе. С детьми ездил к обедне, к заутрене. Любил смотреть, как загоняли скот домой. Это напоминает Малороссию... Он уж тогда был нездоров, жаловался на расстройство нервов, на медленность пульса, на недеятельность желудка и не разговаривал ни с домашними слугами, ни с крестьянами. "Почему не говорили с мужиками?" - "Да у вас старых мужиков нет". Терпеть не мог фабричных мужиков в фуражках и дам нарумяненных. Странности... Куда ехать, - в Малороссию. "Помолитесь". Больными расстались, благословил образом. "И молитва моя за вас будет. А думали ли вы о смерти?" - "О, это любимая мысль, на которой я каждый день выезжаю". Шутливость его и затейливость в словах исчезли. Он весь был погружен в себя".

СОБАКЕВИЧ Михаил Семенович, персонаж "Мертвых душ". Его имя указывает на сходство с медведем, всячески подчеркиваемое Гоголем. По определению писателя, С. "такой медведь, который уже побывал в руках, умеет и перевертываться, и делать разные штуки на вопросы: "А покажи, Миша, как бабы парятся" или: "А как, Миша, малые ребята горох крадут?". Чичиков замечает по поводу С.: "Нет, кто уж кулак, тому не разогнуться в ладонь! А разогни кулаку один или два пальца, выдет еще хуже. Попробуй он слегка верхушек какой-нибудь науки, даст он знать потом, занявши место повиднее, всем тем, которые в самом деле узнали какую-нибудь науку. Да еще, пожалуй, скажет потом: "Дай-ка себя покажу!" Да такое выдумает мудрое постановление, что многим придется солоно... Эх, если бы все кулаки!.."