Страница 40 из 45
Я научился прятаться. У меня было тайное укрытие на старой кожевенной мастерской, где три крыши сходились вместе: там можно было спрятаться от ветра и дождя. Бенову книгу я припрятал подальше под стропилами, завернув в мешковину. В руки я ее брал очень редко, словно некую святыню. Это был последний осязаемый кусок моего прошлого, и я делал все, чтобы с ней ничего не случилось.
Я узнал, что Тарбеан огромен. Пока сам не увидишь – не поймешь. Все равно, как море. Я могу рассказать вам о волнах и о воде, но все равно вы не получите ни малейшего представления о его размерах, пока сами не окажетесь на берегу. Вы не поймете моря по-настоящему, пока не очутитесь посреди него, так, чтобы со всех сторон было только море, бескрайнее море. Только тогда осознаете вы, как вы малы, как беспомощны.
Огромен Тарбеан был отчасти из-за того, что делился на тысячу мелких частей, и у каждой – свой особый нрав. Там был Подол, Скотопригонный двор, Прачечные, Средний город, Свечники, Кожевенная слобода, Портовая сторона, Смольный ряд, Портняжный проезд… В Тарбеане можно было прожить всю жизнь, и так и не изучить его весь.
Однако с практической точки зрения Тарбеан делился на две части: Приморье и Нагорье. В Приморье жили бедняки. Бедность превращала их в попрошаек, воров и шлюх. В Нагорье люди были богаты. Поэтому они были стряпчими, политиками и придворными.
Я провел в Тарбеане два месяца, когда мне впервые пришло в голову пойти просить милостыню в Нагорье. Городом полностью овладела зима, и из-за игрищ средьзимья улицы сделались опаснее обычного.
Меня это поражало. Каждую зиму, сколько я себя помнил, наша труппа устраивала Зимние игрища в каком-нибудь городке. Нацепив маски демонов, мы терроризировали местных все семь дней высокого скорбения ко всеобщему удовольствию. Отец так убедительно изображал Энканиса, что можно было подумать – что мы вызвали самого Энканиса. Главное, что отец умел быть жутким и одновременно осмотрительным. За все время, что игрища устраивала наша труппа, никто ни разу не пострадал.
В Тарбеане все было иначе. Нет, в принципе все было то же самое. Люди в причудливо раскрашенных масках демонов точно так же бродили по городу, устраивая мелкие проказы. Был там и Энканис в традиционной черной маске, который куролесил куда серьезнее. Наверняка и Тейлу в своей серебряной маске бродил где-то в приличных кварталах, играя свою роль, хотя сам я его ни разу не видел. Я же говорю, в принципе все было то же самое.
Но вели себя они иначе. Для начала, Тарбеан был слишком велик, чтобы все демоны принадлежали к одной труппе. Да тут и сотни трупп было бы мало! Так что вместо того чтобы платить профессионалам, что было бы разумней и безопасней, тарбеанские церкви пошли по более выгодному пути: они продавали демонские маски.
А потому в первый же день высокого скорбения на улицы вырвались десять тысяч демонов. Десять тысяч демонов-любителей, имеющих полное право творить любые бесчинства, какие захотят.
Может показаться, будто это идеальные условия для начинающего вора. Вот уж где можно развернуться! На самом деле – ничего подобного. В Приморье демоны кишели гуще всего. И в то время как большинство из них вели себя достойно, разбегались при звуке имени Тейлу и держали свои шалости в разумных пределах, многие поступали иначе. В первые несколько дней высокого скорбения на улицах было небезопасно, и большую часть времени я провел в укрытии, от греха подальше.
Однако с приближением средьзимья на улицах сделалось поспокойнее. Демонов становилось все меньше: кто потерял маску, кому надоело проказничать. Разумеется, часть из них извел Тейлу, но, несмотря на серебряную маску, он был всего один. Вряд ли он мог обойти весь Тарбеан за какие-то семь дней.
И в последний день скорбения я решился сходить в Нагорье. В день середины зимы у всех хорошее настроение, а в хорошем настроении и подают хорошо. А главное, ряды демонов заметно поредели, а значит, ходить по улицам сделалось сравнительно безопасно.
Я пустился в путь немного заполдень. Я был голоден, потому что мне не удалось украсть ни кусочка хлеба. Помнится, направляясь к Нагорью, я испытывал смутное радостное возбуждение. Возможно, в глубине души я вспоминал, как праздновал средьзимье со своей семьей: теплый ужин, теплая постель… А может, я заразился ароматом хвойных веток, которые собирали в кучи и поджигали, празднуя победу Тейлу.
В тот день я узнал две вещи. Я узнал, почему нищие не ходят в Нагорье, и еще я узнал, что, вопреки утверждениям церкви, средьзимье – все-таки время для демонов.
Я вышел из переулка – и меня сразу поразило, как сильно эта часть города отличается от той, откуда я пришел.
В Приморье торговцы обхаживали и улещивали покупателей, надеясь зазвать их к себе в лавку. А в случае неудачи не стеснялись открыто выражать свое неудовольствие: бранились, а то и кидались с кулаками.
Тут владельцы лавок нервно ломали руки. Они кланялись, расшаркивались и были безупречно вежливы. Никто не повышал голоса. После хамоватого, напористого Приморья я чувствовал себя будто на великосветском балу. Все были одеты в новое. Все чистые, умытые, и все как будто участвовали в каком-то замысловатом танце.
Однако и тут водились тени. Оглядывая улицу, я приметил двоих мужчин, скрывавшихся в переулке напротив. Маски у них были хорошие: кроваво-красные и свирепые. Одна с разинутой пастью, вторая с перекошенным ртом, в котором торчали острые белые зубы. Оба были в традиционных черных рясах с капюшонами, я это одобрил. Среди демонов Приморья очень многие не давали себе труда обзавестись достойным костюмом.
Двое демонов выскользнули из переулка и увязались за прилично одетой парочкой, которая под ручку гуляла по улице. Демоны осторожно преследовали их футов сто, а потом один сорвал с кавалера шляпу и сунул ее в ближайший сугроб. А второй грубо ухватил даму и оторвал ее от земли. Женщина завизжала. Мужчина тем временем отнимал у демона свою трость – он явно растерялся.
По счастью, дама сохранила присутствие духа.
– Тейус! Тейус! – закричала она. – Тейус антауса эха!
Услышав имя Тейлу, фигуры в масках отпрянули и кинулись прочь.
Все радостно завопили. Один из торговцев помог кавалеру выудить шляпу из сугроба. Я даже удивился, как тут все культурно. Очевидно, в богатой половине города даже демоны, и те вежливые.
Осмелев от увиденного, я вглядывался в толпу, выбирая наиболее многообещающих прохожих. Я подошел к девушке. На ней было серо-голубое платье и накидка белого меха. Волосы у нее были длинные и золотистые, обрамлявшие лицо тщательно уложенными локонами.
Когда я подошел, она взглянула на меня и остановилась. Я услышал, как она ахнула и зажала рот ладонью.
– Тетенька, дайте денежку! – Я протянул руку и сделал так, чтобы она слегка дрожала. Голос у меня тоже слегка дрожал. – Ну пожалуйста!
Я изо всех сил старался выглядеть таким маленьким и несчастным, каким я себя чувствовал. Я переминался с ноги на ногу на тонком сером снегу.
– Ах, бедный крошка! – вздохнула она так тихо, что я едва услышал. И принялась возиться с подвешенным к поясу кошельком, то ли не в силах оторвать от меня взгляд, то ли не желая отводить глаза. Наконец она заглянула в кошелек и что-то достала. Она вложила это мне в руку, и я почувствовал холодную, обнадеживающую тяжесть монеты.
– Спасибо, сударыня! – машинально ответил я. Опустив взгляд, я увидел, как сквозь пальцы блеснуло серебро. Разжав кулак, я увидел серебряный пенни. Целый серебряный пенни!
Я разинул рот. За серебряный пенни давали десять медных или пятьдесят железных. Да что там: за эти деньги можно было ложиться спать сытым каждый вечер в течение полмесяца! За железный пенни можно было переночевать на полу в «Багровом глазе», за два – у очага, возле углей после вечерней топки. Можно было купить тряпичное одеяло, спрятать его на крыше и греться под ним всю зиму!
Я поднял взгляд на девушку. Та по-прежнему смотрела на меня жалостливо. Она не могла знать, что значат для меня эти деньги.