Призрачный воин

— Кхаин не спасет наш народ.

— Спасение альпари, народа Эльданеша, никогда не было одним из даров Кхаина. Мы сражаемся, проливаем собственную кровь, а сородичи презирают нашего короля. Ни ему, ни его экзархам нет дела до того, кто останется в живых, а кому суждено умереть.

— Значит, ты не справляешься со своими обязанностями! — огрызнулся Визарх. — Возможно, ты и угодила в капкан объятий Кхаина, но твои храмы посвящены борьбе с порчей, которую вызывает его кровавое прикосновение, а не ее принятию. Твои ученики сражаются за свои души, за свое будущее. Я отыскал иной путь. Многие альдари согласны со мной — экзархи и аспектные воины, которые служат Кроваворукому и Иннеаду в равной мере. Кхаину все равно, по какой причине проливается кровь.

— Отпрыск Иннеада, у тебя нет будущего, пока ты отрицаешь свою судьбу. Кхаин возложил на тебя руку, сделал своим сыном, а ты не уважаешь его. Твоя судьба была повязана на крови, теперь узы разорваны, и кровью ты заплатишь за содеянное. Рука Кхаина манит, битва грядет, твоя судьба тебя ждет.

Он обернулся, будто испугавшись кого-то позади, и увидел длинные тени экзархов, подобравшихся к нему.

«Предатель», — внушали они, разя его душу порицанием.

Не раздумывая, он вытащил Азу-вар и угрожающе выставил его против жрецов Кроваворукого бога. Лезвие затрещало от энергии множества камней душ вокруг, и воин ощутил голод меча — страстное желание Иннеада подкрепиться.

— Я не пытаюсь убежать от своей судьбы, — ответил он, делая шаг и разрывая кольцо воинов одной лишь силой воли. — И более я не прячусь за плащом Кхаина, как когда-то. В конце концов, смерть заберет нас всех. Когда придет мой черед, я встречу своего господина. Кто из вас может сказать то же самое?

Когда Визарх уже собрался уходить, повстречавшаяся в начале пути Воющая Баньши преградила ему дорогу, указав глефой на его грудь. Ее маска изображала кричащую гримасу, ибо она была воплощением баньши — одной из дочерей старухи Морай-Хег. Взгляд воительницы опустился на меч в руке Визарха.

— Клинок не твой: это старушечий меч, подарок моей матери.

— Основательница твоего аспекта, Джайн Зар, считает иначе. — Он поднес кончик лезвия чуть ближе к горлу экзарха — кровь закипала в жилах бойца, а духи в его доспехах шумно требовали ответить на оскорбление. — Это меч Беззвучных Криков, чье прикосновение поглощает предсмертный зов, вытягивает дух при последнем вздохе. Подумай об этом, Баньши. Почему Морай-Хег позволила создать такое оружие из своей кисти? Не для того ли, чтобы оно утихомирило вопли ее собственных дочерей?

Экзарх пошатнулась, словно от удара, и палаческий клинок тут же задрожал в ее руках. Визарх попытался сдержать волну удовольствия, накатившую из-за ее мимолетной неуверенности, но потерпел крупную неудачу. Воодушевленный своим мелким триумфом и превозносимый лепечущими душами в голове, Визарх пронесся мимо, не обращая более внимания на проклятых воинов вокруг себя.

Хотя прежде мечник был одним из них запертым в гой же клетке, он вырвался на свободу и окольным путем вернулся, чтобы спасти их.

Иврайна провела довольно много времени с Эльдрадом, но все еще знала о нем очень мало. Именно он первым распознал существование Иннеада — метаразума, который обитал в промежуточном пространстве Паутины и питался энергией, заточенной в бесконечных цепях миров-кораблей. Как долго он хранил эту тайну, меняя судьбы и жизни, чтобы взрастить это дремлющее божество? Каким умом нужно обладать, чтобы задумать подобное?

Она сражалась бок о бок с Эльдрадом на полях битвы и обсуждала его предприятие в совещательных залах по всей Галактике, но никогда прежде ее не приглашали в его покои. Открывающая Седьмого Пути в каком-то смысле стыдилась того, что ей выпала честь быть здесь, что приглашение стало признанием ее статуса и важности. И все-таки она не могла избавиться от ощущения, что ей позволили взглянуть на то, что видели немногие, поэтому Дщерь Теней воспользовалась возможностью детально изучить обстановку, мысленно запечатлевая каждый предмет мебели, украшение и произведение искусства в надежде расшифровать их смысл позже.

Вкусы ясновидца отдавали эклектичностью, но если говорить прямо, их можно было назвать странными, противоречивыми и крайне разносторонними. Во всяком случае, такое впечатление сложилось у Иврайны изначально, когда она села на длинный диван и разложила на нем пышный шлейф своего безупречно сшитого платья для приемов из Комморры. Ей вспомнились архонты, пробовавшие ухаживать за ней в романтических и политических целях, и их тронные залы, заставленные военными трофеями — символами власти и престижа.

Однако Эльдрад почти не обращал внимания на интерьер. Все его имущество, каким бы оно ни было, уместилось в трех комнатах, что по размеру с трудом могли сравниться с уборной архонта. На самом деле именно отсутствие пространства, за исключением высоких сводчатых потолков, свойственных архитектуре альдари, усиливало беспорядочный, неряшливый характер коллекции.

— Это просто... — начал Эльдрад, как бы читая мысли Иврайны, пока ее взгляд блуждал по комнате. Он пытался отыскать подходящее слово из лексикона альдари, но, не найдя ничего стоящего, воспользовался одним из немногих идеальных человеческих слов: — Всякое.

Иврайна сразу же поняла, что он имел в виду. В первую очередь все эти вещи были не фамильными ценностями или трофеями, сокровищами или важными исследовательскими образцами, а культурным наследием — итогом жизни пяти поколений его народа. Эльдрад без какого-либо умысла разместил их по комнатам — просто положил там, где казалось подходящим в свое время, и никогда не задумывался над тем, чтобы переставить их.

Равно как и о том, чтобы избавиться от всего этого добра.

Иврайна встала и грациозно прошагала в соседнее помещение, чтобы получше ознакомиться с интерьером; ее длинный шлейф прополз за ней по красному плиточному полу. Алоринис, разлегшийся на спинке дивана, открыл один глаз и приподнял голову, а затем вновь удобно устроился, не заинтересованный изысканиями хозяйки.

Комната за аркой была почти полностью уставлена предметами сотни различных культур, связанных с дюжиной рас. Большая их часть грудами лежала на полу, словно музейная куча мусора, и представляла собой гремучую смесь стилей, веяний, причуд и философских направлений таких же древних, как сам Ультве.

— Зачем? — спросила она, не оборачиваясь. — Какой смысл иметь столько... всякого?

— Знаки верности. Покровительственные дары художников. Объекты психического значения, которые я использовал, чтобы отследить судьбы. Завещанные артефакты. Взятки от послов. Погребальный инвентарь. Подарки почитателей. Предметы, по рассеянности оставленные гостями. Позаимствованные вещи, о которых все забыли. — Ясновидец пожал плечами, но его тяжелые одеяния едва шевельнулись. Ощущая его настроение и характер мыслей через их взаимную связь с Иннеадом, Иврайна уловила слабый отголосок древней боли в теле и душе. — У меня есть еще одна башня с дюжиной комнат, заполненных такими же следами моей долгой жизни.

— Я все время забываю, как много тебе лет, — промолвила Иврайна. Она вновь села и раскрыла веер на манер придворной кабалитки. Она глядела на провидца поверх зубчатого края веера, пряча ухмылку. — Как ужасно много тебе лет.

— Достаточно, чтобы не обмениваться насмешками с такими, как ты, — ответил Эльдрад с толикой юмора в голосе.

Затем он снова помрачнел, закатал рукав и снял перчатку. Его рука отличалась бледностью, и под ней ярко блестели кристаллические вены. Проклятие всех провидцев заключалось в том, что в конце концов они становились единым целым с бесконечной цепью своего искусственного мира. Никто не знал, кроме самого Эльдрада и, вероятно, Иннеада, каким образом ясновидец так долго ускользал от мрачной участи, но сам он не раздавал свои секреты направо и налево. И все же рок ухватился за него: холодное касание кристаллического провидца медленно леденило Эльдрада, пусть и с большим опозданием.