Страница 42 из 49
От этих кровавых мыслей у меня волосы шевелятся на голове, потому что я осознано думаю, мысленно рассуждаю о том, как может нож пройти сквозь одежду, разорвать кожу и попасть точно в те органы, которые могут отказать сразу же. Перед глазами буквально разворачивается анатомический театр, где красными пульсирующими точками показаны самые удачные места для поражения человека, даже таким ужасным предметом, как тупой столовый нож, предназначенный для котлет.
Университетские знания начинают работать в обратную сторону — если прежде я должна была понимать, что сделать, чтобы спасти человеку жизнь, то теперь я осознанно думаю о том, что нужно сделать, чтобы ее отнять…
Кажется, общение с Амиром, его присутствие, его мир, деформировали мое сознание и теперь я постепенно становлюсь на темную сторону жизни…
— Очень и очень легко… — раздается над моей головой. Хан продолжает стоять в самом неудобном месте — он осматривает пространство вокруг с удачной наблюдательной точки — как капитан корабля видит всю поверхность как на ладони.
Сталь ножа в моей руке нагрелась так сильно, что мне хочется отбросить его — кажется, будто бы я держу раскаленный утюг!
Сейчас или никогда…
Сейчас или никогда…
Я чувствую, как пот струйкой стекает по виску. Сердцебиение тахикардичное, давление явно повышено выше критической отметки.
Сейчас или никогда…
Облизнув губу, я сжимаю ручку ножа — своего единственного оружия — сильнее…
— Дамир подарил ему машину с навигатором, который можно отследить где угодно. Доверяй — но проверяй. Я увидел, где он, жена его, Камилла, черт, пронырливая баба, тоже увидела, и вот я здесь! А знаешь, зачем? — он хрипловато рассмеялся, и от этого смеха по моей спине пробежали сонмы мурашек от страха. — Не люблю долгов. А ты мне, докторша, кое-что должна.
Тяжело сглатываю и чувствую, что вся глотка стала неимоверно сухой, как наждачная бумага. На лбу и под носом выступила испарина от этого затяжного страха, конца и края которому нет.
— Давай же, по-быстрому сделаем это и все кончится, — он явно играет, как кошка с мышью. И мне кажется, что он специально стоит именно тут, в этом месте, в двух сантиметрах от меня, чтобы, как вампир, лучше напитаться моим страхом, ужасом, болью всех внутренних органов, сжавшихся в предчувствии неминуемой беды.
Я сжимаюсь, как кошка перед броском вперед, и поднимаю голову.
Чеееерт.
Тут же замираю.
Понимание топит с головой и окрашивает щеки, шею, горло в горячий румянец.
Конечно, Хан не случайно стоит именно тут, у стола, совсем недалеко от меня.
Потому что он видит меня — наблюдает за мной в отражении глянцевого натяжного потолка. Меня саму там не видно, но по отблескам и движущимся теням можно догадаться, что это бесформенное нечто — прячущийся человек.
Медлить больше нельзя.
Я резко выпрямляюсь, вскакиваю, отталкиваюсь ладонью свободной левой руки от пола, придавая себе ускорение, и буквально прыгаю вперед, краем уха слыша радостный мужской вздох, который звучит как гонг для победителя.
Но сломить себя я не дам, я еще повоюю. Я — не жертва, не добыча.
Хватаюсь рукой за его ногу и тут же вонзаю нож в икроножную мышцу — мне нужно заставить его корчиться от боли и не дать шанса успеть, когда побегу отсюда во весь дух. Хан шипит, ругается сквозь зубы и пытается меня ухватить за волосы. Но — вот сюрприз! — его пальцы проезжают по коротким волосам, он не может с первого раза ухватиться за хвост, которого уже давно нет, и это дает мне преимущество в несколько секунд.
Успеваю встать на ноги и размахнуться ножом что есть силы, а потом вонзить его прямо в столешницу, за которую он держится правой рукой. Хан буквально воет от боли — несмотря на то, что нож нереально тупой, мне каким-то чудом удается пригвоздить мужчину к столу, распять преступника.
Я вижу рядом с собой его красные от злости глаза, налитые такой животной яростью, что кажется, будто он может сжечь меня в ней, расплавить, сгноить. Но мне не стоит ждать расправы. И, пока Хан выдергивает нож из своей руки, мне удается развернуться на пятках, стремглав броситься к открытой входной двери.
Запах свободы манит, и кажется, что, сделай я один только шаг из этого дома, как тут же все изменится, и ужас рассыпается в прах. Умом я просчитываю варианты, куда лучше направиться — в небольшой домик для охранника, забаррикадироваться там; выбежать на улицу и кричать о помощи; броситься в машину, на которой приехало это чудовище.
Хватаюсь за круглую ручку, которую домушник Хан вскрыл, чтобы распахнуть дверь шире, давая себе возможность для быстрого побега, как вдруг ощущаю, что неведомая сила буквально отбрасывает меня назад.
— Не сбежишь. — Хан, вставший прямо передо мной, размахивается ладонью и резко обрушивает ее на мою щеку. От пощечины резко темнеет в глазах, все лицо загорается невероятным огнем и мое тело откидывает в сторону, теряя равновесие.
— Я еще с тобой не закончил.
Он дергает меня за руку, толкает назад, и я лечу на диван, уткнувшись икрами о его теплый и мягкий бок.
— Не-е-ет, — то ли кричу, то ли шепчу я, пытаясь прийти в себя, но зрение возвращается не сразу, способность наносить удары руками выравнивается только спустя какое-то время, а пока я молочу впустую направо и налево, только несколько раз коснувшись без особого вреда для мужчины его плеч и спины.
Он валит меня на диван, и теперь я вижу перед собой его черную, покрытую отросшими всклокоченными черными волосами макушку, и рвусь, чтобы уцепиться за волосы зубами, потому что все тело придавлено горой камней — иначе его мускульное туловище не назвать.
Хан бормочет ругательства и шарит руками по моему телу, пытаясь избавить от одежды — брюк и топа вместе с бомбером, я кричу и брыкаюсь так отчаянно, как никогда в жизни. Кусаю все, что попадет под нос, до чего могу дотянуться, щипаю, пинаюсь.
Чеерт.
Дыхание давно сбито, нечем дышать — резким ударом он бьет меня в солнечное сплетение и это полностью вышибает дух. Сквозь проблески ужаса, творящегося в глазах, я вижу, что и его лицо испачкано кровью, чувствую ее на себе, и уже не знаю — толи эта кровь от его ран, толи от моей щеки, раскроенной у губы от его удара.
Сознание цепляется за соломинку, чтобы не сломаться надвое, но я продолжаю бороться за свое настоящее, будущее и остатки прошлого, где я была Наташей Колоколовой, прекрасной девочкой, девушкой, женщиной.
Вдруг мне везет, и я ныряю рукой ему за спину, и пальцы сжимаются на чем-то плотном.
Господи, да это же пистолет!
Сдохни, тварь, тебе не место на этом свете, не место в этом мире, провались в ад, чтобы тебя разодрали черти на мелкие куски!
Выхватываю его, не сразу, но выцепляю пальцами за рукоятку, с трудом вызволяю из-за ремня расслабленных брюк, направляю в бок, потому что локти придавлены к дивану, а Хан быстро рвет на мне белье, чтобы проникнуть вглубь, но я ерзаю, дергаюсь, хоть уже и без слез. Они высыхают от жары, потому что я у меня есть цель, а я сражаюсь за свою жизнь.
Едва только дуло пистолета упирается ему в бок, он замирает.
Не сразу, но понимает, что происходит — глаза его упираются в мои. Мы дышим отчаянно и жестко, едва только горячий пар не выходит клубами из ртов. Секундная передышка показывает, что из этой схватки живым должен выйти только один — слишком все кроваво, рвано, дико.
— Что, думаешь справиться со мной? — говорит он ехидно и щурит глаза.
— Да, — с ненавистью бросаю ему в лицо и нажимаю на курок.
ХЛОП!
По всей комнате разносится громоподобный выстрел.
50
Тело Хана обмякает на мне с едва слышимым стоном, вырвавшимся из его рта. Нечем дышать, волосы лезут в рот, и я начинаю барахтаться, как маленькая рыбка в силках, с трудом пытаясь выбраться из-под его огромного тела, каменной глыбы, жесткой горы.
Морщусь, ежусь, стону, но все жалкие потуги терпят крушение и мне хочется разреветься от своей слабости, пережитого ужаса, надвигающейся истерики, которая, знаю, скоро затопит мое сознание — просто я еще не все успела осознать, что случилось, что произошло, что очернило мою душу.