Страница 7 из 20
– У тебя был ребенок? – ахнула я.
– Да, малютка вошел в этот мир, уже пребывая в мире другом, – вздохнула Ченца. – Повитуха вытягивала его из моего чрева щипцами и раздавила головку. Она, конечно, потом повинилась передо мной, но дитя-то не вернешь! Ох, как я тосковала первые недели, глядя на пустую колыбельку, волчицей выла, волосы на себе рвала! Но потом родилась ты, в замок потребовалась кормилица, и я успокоилась и воспряла духом, как только твой жадный ротик присосался к моей груди. Это были лучшие дни моей жизни, когда я кормила тебя!
– Для меня тоже, – тихо сказала я. – Почему ты никогда не говорила мне, что была замужем?
– Да потому, что мой тогдашний муженек не стоил и упоминания о нем! – Ченца рассмеялась. – Только и делал, что пил граппу да играл в кости! В постели от него толку было мало, дружок его редко поднимал голову…
– Какой дружок? – недоумевающе посмотрела на Ченцу я. – Твой муж брал в постель еще и своего дружка?
Ченца захохотала:
– Ох, детка, неужто ты не знаешь, что у каждого мужчины есть в штанах дружок, без которого мужчина – и не мужчина вовсе! Они называют его удом и чуть ли не с детства принимаются меж собой мериться – у кого длиннее? Когда мальчикам исполняется лет двенадцать, их уды начинают просить женщину, а поскольку ни одна женщина не глядит на таких сопляков, им приходится помогать себе собственной рукой.
– Я не понимаю, Ченца…
– Маленькая доминика, ты что, никогда не видела, как моются твои братья или мочатся мужики во дворе замка?! Никогда за ними не подглядывала?!
Менторша аж побелела:
– Высокородной девочке не следует заниматься подглядыванием за мужчинами, это непристойно! – прошипела она, уничтожающе глядя на Ченцу, но та только рукой махнула:
– Глупости! Кому, как не девочке, это знать, ведь ей предстоит выйти замуж и почувствовать боль первой ночи! Хорошо, когда мужчина – опытный любовник и имеет мощный уд, а ежели это какой-нибудь старый и потасканный компрадоре, у которого вместо уда рыболовный крючок? Молодая жена будет только страдать от его немощи и злости!
– Это гадкие разговоры! – взвизгнула професса. – Немедленно прекратите развращать доминику!
– Ченца меня не развращает, – твердо сказала я и, нахмурив брови, сурово посмотрела на менторшу. – Мне интересно ее слушать, а вы мешаете, професса!
– Доминика, мы должны идти обратно в замок! – стиснула кулаки Агора.
– Пэр фаворэ, идите, а я не тороплюсь, – нахально прищурилась я. – Я побуду с Ченцой, а потом она проводит меня к воротам.
– Я не могу вас оставить без присмотра! – взвилась менторша.
– Тогда сидите и не встревайте в наш разговор! Ешьте лучше маслины с сыром! Это приказ!
– Вы отвратительная и испорченная девочка, Норма, – обреченно молвила менторша и взяла маслину. – только моя снисходительность к вашим проступкам позволяет вам…
– Ой, да ладно! – махнула розовой ладошкой Ченца. – Вам, професса, небось, самой по душе такие разговоры! Тут ничего не поделаешь, мы так созданы. Мужики, как соберутся за кружечкой граппы, только и говорят, что о величине наших грудей да бедер. А почему бы нам не поболтать о том, какие у них…
Менторша фыркнула и расхохоталась, отчего ее лицо стало похоже на только что распустившийся цветок розовой мальвы:
– Покарай вас Спящий, Ченца, за такие глупости! Но уж вы тогда, доминика, не проболтайтесь матушке об этом разговоре!
– Само собой! – кивнула я.
А дальше я не могу передавать вам содержание нашего разговора, ибо оно таково, что даже записные сердцееды покраснеют от стыда. Ченца открыла для меня совершенно неизведанную землю отношений мужчины и женщины, ее грубоватая прямота в описании некоторых явлений и действий заставляла меня ежиться от восторга, что я посвящена в такую тайну. Что же касается менторши, то она сидела, приоткрыв рот и сверкая глазами так, что было ясно: для нее эта наука неизвестна так же, как и для меня.
Пообедав, мы помогли Ченце убрать остатки пира в корзину и прилегли подремать – палящие лучи солнца совсем сморили нас. Я и не заметила, как уснула, и сны мои были ярки и удивительны. Мне снились огромные стеклянные вазы разных форм, и в этих вазах пестрели цветы, которых я никогда не видела наяву. Мне снился их густой, пряный, сладкий и томящий аромат, почти осязаемый, как кисейная вуаль. А еще цветы шептали какие-то слова, но я не могла их разобрать. Это было обидно, я стала напрягать слух и поняла, что просыпаюсь.
И наяву я услышала шепот. Открыв глаза, я поняла, что в некотором отдалении от нас шепчутся вовсе не цветы, а Ченца и какой-то усатый высокий мужчина. Он крепко обнимал мою кормилицу и целовал ее шею, а она, раскрасневшаяся, тихо смеялась и расплетала косу, красиво выгнув спину. Мужчина подхватил ее на руки и унес вглубь рощи, туда, где сплетались ветки шиповника и ежевики. Я поняла, что жутко краснею, потому что после рассказа Ченцы мне было ясно – эта парочка отправилась в укромный уголок не ежевику собирать. И мне даже стало немного обидно, что вряд ли у меня будет любимый, с которым будет приятно целоваться и чувствовать, как он щекочет своими усами мою шею. Я еще совсем девчонка, и джиоване, которые приезжают к моим братьям поохотиться вместе, смотрят на меня, как на нудливую муху. Они ужасно пахнут потом, волосы на голове блестят от сала, а от башмаков идет такая вонь, что поневоле приходится зажимать нос платком, надушенным маслом жасмина! А когда я вырасту, матушка верней верного отдаст меня за какого-нибудь богатого старика, что готов взять девицу, у которой из приданого – дюжина одеял, два сундука белья, маленькая шкатулка с серебряными украшениями и вздорный норов. Я сама это мельком услышала, когда матушка болтала с приживалками. Мол, джиоване из хороших семей предпочитают дев богатых и знатных, а на такую как я, они и не посмотрят. Потому что я не только бесприданница, но и некрасива! Да! Матушка так и сказала, и услыхав это, я страстно захотела поджечь гобелен, который она вышивала семь лет – в отместку!
У меня даже сейчас защипало в глазах от досады, и я растолкала Агору, чтоб возвратиться в замок.
– Ох, доминика Норма, светило идет на вечер, нам пора возвращаться! – всполошилась она. – Матушка вас хватится.
– Это сомнительно, – молвила я. – Матушка редко обо мне вспоминает.
– Вы напрасно так непочтительно относитесь к госпоже Катарине, – примирительно сказала Агора. – Она по-своему любит вас. Просто сейчас ей хватает забот с вашими братьями…
– О, да, – протянула я. – Особенно, когда Франко проигрывает в кости очередной алмаз из родовой сокровищницы, а Фичино всю седмицу пьянствует с какими-то мордоворотами из соседних поместий.
…Мы были уже на мосту, когда я увидела, как из ворот замка выметнулся нам навстречу всадник на гнедом коне. Он взял в галоп, и мы едва успели отшатнуться к деревянным перилам моста, чтоб он не сшиб нас с ног.
– Идиотто! – заорала я ему вслед. – Чтоб тебе башку снесло, негодяй! Не видишь, куда прешь!
Он, конечно, этого не услышал. Я повернулась к менторше.
– Професса, вы видели, кто это был?
– Да, – кивнула она. – Это грум вашего старшего брата.
– Мигеле?! Ну, я ему оторву уши, когда он вернется! В башмаки набью дерьма из уборной!
– Уймитесь, доминика. Наверняка у Мигеле есть веские причины так спешить. Поскольку мессире Франко сейчас гостит у своего комбатанта Транкилло, я думаю, что грум послан, дабы срочно вернуть его в кастильон. Вероятно, мессире Франко понадобился вашей матушке…
– Хм, – только и сказала я.
А в замке творилось Спящий знает что! Была отперта парадная зала, и полдюжины поломоек скоблили в ней и без того чистый гранитный пол. По галерее носились служанки со стопками постельного белья, скатертей, салфеток и занавесок. Везде стояли бронзовые жаровни, в которых тлели шарики душистых смол. У меня даже голова закружилась: таким неожиданным было это нападение запахов на мой нос. Проходя вслед за менторшей мимо дверей, ведущих в кухни, я уловила ароматы фаршированных фазанов, тушеного мяса, пирогов, жареных зайцев и уток, сливового мармелада, рубленого укропа, тмина, чеснока, квашеных яблок и еще тысячу соблазнительных мучителей для желудка. Даже есть захотелось, хотя не так давно мы пообедали с Ченцей!