Притчи суфизма

Шестой этап – «таваккул» («упование на Бога»). Его начальная стадия состоит в том, что человек отбрасывает от себя всякие заботы о завтрашнем дне, довольствуясь текущим мгновением и уповая на то, что Бог и завтра так же позаботится о нём, как Он позаботился о нём сегодня. Отсюда распространённое в суфийских кругах выражение: «Суфий – сын своего времени», которое означает, что суфий живёт только данным текущим мигом, ибо то, что прошло, уже не существует, а будущее ещё не наступило и потому реально не существует. Доведенное до крайнего предела понятие о «таваккуле» приводит к полному отказу от личной воли, так что даже у теоретиков X в. уже встречается уподобление человека, вступившего на этот этап, «трупу в руках обмывателя трупов».

Седьмой этап – «рида» («покорность»), определяемая теоретиками как «спокойствие сердца в отношении течения предопределения», то есть такое состояние, при котором человек не только покорно переносит любой удар судьбы, но, более того, даже не может помыслить о том, что такое огорчение. Его помыслы настолько поглощены той высшей задачей, которую он себе поставил, что окружающая действительность утрачивает всякую реальность для него, и он воспринимает её как нечто, лишённое какого бы то ни было интереса.

Кроме «макамов» – состояний устойчивых, достигаемых путём неустанных стараний путника, существуют кратковременные настроения, своего рода порывы, налетающие на путника во время прохождения им Пути. Эти состояния суфии обозначили термином «хал».

«Хал» – это божественная милость, которая посылается свыше и исчезает так же мгновенно, как возникла. Наиболее часто упоминаемые «хал»:

1. «Курб» («близость») – такое состояние, при котором человек ощущает себя как бы стоящим в непосредственной близости к Богу, ощущает устремлённый на него взор Божества.

2. «Махабба» («любовь») – волна горячей любви к Богу, подателю всех благ.

3. «Хауф» («страх») – припадок ужаса, сознание греховности и неспособности даже в малейшей мере выполнять свои обязанности перед Богом.

4. «Раджµ» («надежда») – проблеск утешения при мысли о милосердии и всепрощении Бога.

5. и 6. «Шаук» («страсть») и «унс» («дружба») – явления, схожие с любовью, но отличающиеся по характеру и интенсивности.

7. «Итмµнина» («душевное спокойствие») – состояние блаженной уверенности в милости Бога.

8. «Мушахада» («созерцание») – состояние, в котором человек не только ощущает близость Бога, но как бы и видит его.

9. «Йакин» («уверенность») – высшая степень сознания реальности духовного мира, ничем непоколебимая.

К этим состояниям причисляется иногда и «фанµ», за которым идёт «бака» («вечность»): ощутив уничтожение своего временного, преходящего «я», человек погружается в море абсолюта, где отчётливо ощущает, что он существует так же вечно, как и божественная сущность. Это сознание бессмертия является высшим из состояний, достижимых для путника.

«Тарикат» завершается вступлением адепта в последнию стадию – «хакикат». Этот термин обозначает «реальное, подлинное бытие». Достигнув «хакиката», путник интуитивно познаёт истинную природу Бога и свою сопричастность ей.

Все течения и направления суфизма сводятся к двум основным школам. Обе они разрабатывали на практике и философски обосновали идею возможности интуитивного общения с Богом, воплотив её в реальные психологические приёмы.

Разработка идей первой школы традиционно связывается с именем персидского мистика Абу Йазида (Баязида) Тайфура ибн Иса ал-Бистами (ум. 875). Для его учения прежде всего характерны «экстатический восторг» и «опьянение любовью к Богу», всепоглощающая страсть к которому в конечном счёте приведёт «влюблённого в Него» к духовному слиянию с Ним. Сторонники этого направления считали, что при глубоком и полном погружении в размышление о единстве с Богом может возникнуть внутреннее духовное ощущение абсолютного исчезновения собственного «я»: личность исчезает, растворяется в Боге, приобретая при этом субстанциональные качества Божества. В этот момент происходит как бы функциональная смена ролей: личность становится Божеством, а Божество – личностью. С этим положением ал-Бистами связана дальнейшая разработка важнейшей концепции мусульманской мистики: «я есть Ты, а Ты есть я». Эта школа получила название «школы опьянения» или «школы экстатического восторга», ещё одно название этой школы связано с именем её основателя – тайфурийа.

Возникновение второй школы обусловлено деятельностью другого персидского мистика – Абу-л-Касима Джунайда ал-Багдади (ум. 910). Его учение, в принципе, признаёт положение «школы опьянения» о полном растворении личности мистика в Боге, когда потеряны все личностные характеристики, отпали эмоции и реакции. Однако это состояние Джунайд считал промежуточной фазой, поскольку, по его мнению, мистик обязан идти дальше, к состоянию «трезвости», в котором его духовное познание Божества могло бы трансформировать его в более совершенное человеческое существо, наделённое всей полнотой самонаблюдения и контроля над своими экстатическими видениями, которое вернулось бы в мир обновлённым, наделённым Богом миссией просвещать людей и служить на благо человеческого сообщества. Эта школа получила название «школы трезвости», то есть основанной на трезвом, критическом отношении к своим эмоциям и полном контроле над ними. По имени своего основателя она носила ещё одно название – джунайдийа.

История суфизма показывает, что в дальнейшем подавляющее число многочисленных суфийских братств придерживалось, с разной степенью вариативности, идей или концепций одной из двух вышеуказанных школ, а через их основателей возводило свою духовную генеалогию к Мухаммаду.

Меджнун

Как-то по дороге шел очень богатый и известный человек. Он в изумлении увидел Меджнуна, который сидел посреди дороги и просевал песок. Богач удивленно спросил:

– Эй, Меджнун, что ты здесь делаешь?

– Я ищу Лейли, господин, – ответил Меджнун.

– Здесь? – удивился человек. – Как ты можешь искать ее здесь, в этой земле? Как она могла упасть в эту грязь на улице?

Меджнун улыбнулся и ответил:

– Я её ищу везде, где бы она ни была, и какими бы ни были мои пути поиска. Главное – лишь бы я ее нашёл.

Соловей и муравей

Однажды соловей свил себе гнездо на ветке в одном саду. Случайно ничтожный муравей поселился под тем же деревом и на короткое время устроил там себе жилище.

Соловей целый день порхал по цветнику и звенел чарующими сердце напевами. Муравей же круглые сутки был занят сбором припасов. Стоголосый певец на садовых лужайках упивался сладкой песнью, поверяя ветке розы тайны свои, а весенний ветерок поддакивал ему. Жалкий же муравей, увидев неприступность розы и мольбы соловья, думал про себя:

– То, что выйдет из этих бесед, выяснится потом…

Ушла весенняя пора, ушло лето, пришла осень. Тернии заняли место роз, вороны поселились на месте соловьев. Подул осенний ветер, посыпалась листва с деревьев, остыло дыхание воздуха, из туч посыпались жемчужные капли дождя.

Залетел как-то в свой сад соловей и ни розы не увидел, ни запаха гиацинта не почуял. Онемел его язык, звучащий тысячью песен: нет розы, на совершенство которой он мог взглянуть, нет зелени, на красоту которой он мог бы посмотреть. От нужды изнемог он, от нищеты лишился песен. Вспомнилось ему: «Когда-то под этим деревом обитал муравей и собирал там зернышки. Обращусь-ка я к нему и попрошу у него чего-нибудь в память о близости наших домов и по праву соседства».

Пошёл голодавший два дня соловей просить подаяния у муравья и проговорил:

– О дорогой, щедрость – признак благородства и основа счастья. Провёл я свою драгоценную жизнь в беспечности, а ты был благоразумен и делал запасы. Не мог бы ты теперь мне дать хоть немного чего-нибудь, чтобы утолить голод?

– Ты день и ночь распевал, а я упорно трудился, – ответил муравей. – Ты то наслаждался свежестью розы, то созерцал весну. Не знал ты, что за каждой весной идет осень, у каждой дороги есть конец. А жаль…