Радужная вдова

Игнат смотрел на Лютого, пытаясь понять, почему тот весь в белом, а затем, словно силясь что-то вспомнить, произнес:

– Киллеры! Где они?

– Лежите, лежите…

– Хэ, это было вчера, – голос Лютого прозвучал очень горько, – теперь все уже…

– Почему ты весь в белом? А… бинты…

– Бинты, брат, бинты…

– А… – Игнат чуть повернул голову, – Андрей?

Мгновенная пауза, Лютый опустил взгляд.

– Нет больше Андрюхи. – Голос Лютого быстро задрожал. – Нету. Его даже по-человечески похоронить не удастся. Нету моего братишки, моего младшего. – Голос зазвучал очень высоко, а потом сорвался, и Игнат понял, что тот просто беззвучно рыдает.

Игнат вернул голову в прежнее положение, он еще не мог ничего переживать, только начинал понимать, что с ним происходит. Вдруг он как-то странно произнес:

– Я любил его.

Тонкий стонущий всхлип проник в беззвучное рыдание Лютого. Игнат помолчал. Потом Лютый спросил:

– Как ты, братуха?

– Не знаю, – равнодушно сказал Игнат, – нормально.

– Он тоже тебя любил. Ты был ему примером во всем. Не то что я – безмозглая скотина!

– Не говори так. – Перед глазами снова все задрожало.

– Это я во всем виноват! Я устроил эту показушную свадьбу. Понимаешь – я!

– А Марина?

– В реанимации. Но говорят, теперь выкарабкается… сестренка.

– Кто еще?

– Пальцев не хватит.

– Щедрин?

– Щедрин?! Э-м-м… Марина теперь осталась круглой сиротой. Если выживет. Вот такие дела.

– А кто… – Игнат помедлил, – меня?

– Тебя?! – Лютый горько усмехнулся. – Ты, брат, в рубашке родился. ОМОН тебя…

– ОМОН?

– Родная милиция нас бережет.

– Там же не было никакого ОМОНа. То есть был…

– Вмешались, когда уже поздно было.

Игнат кивнул. Все происшедшее вчера возвращалось в память.

– Сантиметром ниже, и пуля прошла бы в сердце, – сказал Лютый. – Повезло, иначе не объяснишь. Тут врач удивлялся – есть выше сердца одна малюсенькая точка, когда оказывается неповрежденным ни один жизненно важный орган. Почти все остальные ранения в область сердца смертельны. – Лютый тяжело выдохнул. – Одна малюсенькая точка.

– Знаю.

– Вот, – Лютый устало провел пальцами по глазам, – так, брат. Пуля прошла навылет.

– А ты?

– Что?

– Тебя прилично?

– Так, зацепило… Грудь и плечо – ерунда. Ногу вот здорово повредило. Взрывом. Игнат, я тебе жизнью обязан, – произнес Лютый без всякого выражения.

Игнат какое-то время молчал. Свадьба, блестящее мероприятие… И все так переменилось… Он вспомнил Колю Глущенко, почему-то именно его. Это был полный разгром. И для Лютого тоже. Для Лютого – прежде всего. Точка, после которой продолжать жить по-прежнему невозможно. А начинать заново очень сложно. Игнат вот пробовал. Он поднял руку и только тогда понял, насколько слаб. Во рту – какой-то кислый металлический привкус, возможно, от лекарств – через вены левой руки подается что-то, какой-то раствор – капельница…

– Обязан жизнью, брат, – тихо повторил Лютый.

– Пустяки. Отдашь водкой.

Лютый посмотрел на него, потом отвернулся. Возможно, эта шутка прозвучала кощунственно, но, наверное, по-другому просто не получалось.

– Господи, ну за что, – промолвил Лютый еле слышно, – за что ему-то?.. Братишка мой дорогой…

Игнат повернул голову – потолок был выкрашен в белое, на нем была трещинка, и сейчас показалось, что трещинка начала удаляться. Он прикрыл глаза. Подумал, что тем, кто остается, гораздо больнее. Им теперь предстоит просыпаться долгими ночами и плакать, тоже ночами, потому что Времени Мужчин слезы неведомы.

Его ночь оказалась очень долгой, протяженностью почти в два года. А два года стали вечностью.

И сейчас ночь заканчивалась.

Игнат не знал почему. Что-то произошло с ним, когда он блуждал между жизнью и смертью. Быть может, это всего лишь действие обезболивающих, успокоительных или чего они там вливают в него, такое можно допустить… Можно также допустить, что киллеры вернутся за ними и закончат свое дело – ведь они так слабы… Возможно, убийцы смогут отнять у него жизнь, но в любом случае его ночь заканчивается… И он еще повоюет.

«Не надо меня из ружья щелкать, – вспомнил Игнат фразу из мультика, вроде бы про Простоквашино, – я, можно сказать, только жить начал – на пенсию выхожу».

Игнат чуть заметно улыбнулся, одними краешками губ, открыл глаза – трещинка на потолке вернулась на прежнее место. Потом он тоже понял, что Андрея больше нет. Этого славного мальчишки с чудесной улыбкой, молодого и талантливого, – его больше нет. Как и многих других людей. Виноватых и безвинных. Вчерашний день оказался урожайным по части смертей.

Ворон повернулся к Лютому:

– Не надо себя винить. И не надо себя ненавидеть. – Он протянул ему слабую руку. Лютый придвинулся к нему ближе.

– Как? Я ведь только хотел, чтоб все было по-человечески. Я всем это предложил. – Лютый крепко сжал протянутую ему руку. – Только теперь ничего не вернуть. Это я виноват, с этой свадьбой, я!

– Ты лишь пытался быть собой. За это нельзя винить. Не казни себя.

– Игнат, но…

– Послушай, я хочу, чтоб ты знал: я очень любил Андрюху и так же страдаю от того, что случилось. Прими мои самые искренние соболезнования. Я рядом… брат.

– Спасибо. Спасибо, Игнат. – Лютый горячо пожал его руку, а потом, с трудом сдерживаясь, произнес: – Держусь, братан…

Игнат печально улыбнулся:

– Будем держаться.

– Что нам остается? Другого выхода нет, верно?

– Как мама, Настасья Сергеевна?

– Седая стала… Я не могу ей в глаза смотреть, Игнат, не уберег пацана. Он был так далеко от всего этого. Очень боюсь, как бы с матерью чего не случилось.

– Ладно, брат, выкарабкаемся.

– Слава Богу, никогда фотографироваться не любила. Этот ведь паскуда туда всех тянул. А мать говорит – я потом, отдельно с детьми… Вот. Потом уже ничего не вышло.

– Выкарабкаемся, – повторил Игнат.

Появилась медицинская сестра. Лютому пора было на перевязку. А Игнат почувствовал, что за эти несколько минут неимоверно устал. Лютого пересадили на движущееся кресло. Улыбчивая сестра покатила его к выходу из палаты. Игнат провожал его глазами.

– Подожди, – обратился Лютый к сестре, когда они проезжали мимо койки Игната.

Лютый чуть наклонился к нему.

– Я их зарою, – произнес он. Очень тихо и очень жестко. – Я их всех зарою! Ты мне поможешь.

Игнат смотрел на него молча. Потом, когда дверь за Лютым закрылась, он снова повернул голову к потолку. Трещина задрожала и начала удаляться. Игнат прикрыл глаза. Он был еще очень слаб. Сон, похожий на забытье, обступил Игната со всех сторон, увлекая его в свою призрачную страну. Но голосов, тех дружелюбных голосов, больше не было.

Беспощадное Время Мужчин не знает жалости. Но наверное, в нем осталось место для сострадания.

Хуан Мария ла Прада, которого с детства окружающие называли Иваном Александровичем Прадой, а в ведомстве, где он служил столько лет, звали по имени отца – Санчесом, сейчас убегал. Иваном Александровичем Санчеса переиначили на русский манер. Его отец, Санчес Хуан Мария ла Прада, был сыном испанского коммуниста. Когда распустили интербригады и поражение республики стало очевидным, их, детей Испании, вывезли в Советский Союз, ставший им новой родиной. Санчес Хуан Мария ла Прада превратился в Александра Ивановича Праду. Он вырос и начал служить новой родине верой и правдой. Этому же он научил и своего сына Хуана. Несмотря на то что Александр Иванович происходил из семьи испанского коммуниста, в Высшей школе КГБ СССР, где он преподавал, с него не спускали глаз.

Сын пошел по стопам отца. И хотя иностранное происхождение не особенно способствовало его карьере, Санчес вырос в фанатичного коммуниста, ибо так воспитывался отцом, и в профессионала самой высокой квалификации. А потом все начало разваливаться. Все, во что его научили верить, все, что его научили любить и ненавидеть. И когда многие русские испанцы двинулись в обратный путь, к месту исторической родины, которая встретила их с распростертыми объятиями, крупными пенсиями, семьи обоих Санчесов – старшего и младшего – не утратили веру в основное дело своей жизни. Только жить становилось все труднее. Рухнула Берлинская стена, эти сумасшедшие чуть ли не поверили в наступление всеобщего мира, в братание Запада с Востоком, в ветры перемен, превратившие империализм в невинного ягненка, а коммунизм – в страшного монстра, и все рухнуло окончательно. Последний оплот государства, не тронутый метастазами коррупции и интеллектуальной паранойей, – КГБ, оставленный без внимания правящей элитой, разваливался. И после танковой атаки на Белый дом и очередного разгона спецслужб Александр Иванович Прада, обрусевший настолько, что у него порой спрашивали, не хохляцкую ли он носит фамилию, вспомнил, что на самом деле он – Санчес Хуан Мария ла Прада, к тому же – профессор. Старая родина с восторгом приняла своего блудного сына, в России остался лишь Санчес-младший. Но вовсе не из-за верности идеологии, которая больше не была господствующей, и не из-за любви к русским березкам, которые вполне можно было заменить на апельсиновые деревья Андалусии или пляжи Малаги. Нет, вовсе нет. Просто Санчес понял, что именно на его второй родине появляются неограниченные возможности и бежать от них не просто глупо, а преступно. К тому времени когда он провожал отца в аэропорту Шереметьево-2, Санчес превратился в профессионала высшей пробы. Здесь, в этой стране, которую он знает насквозь, в России, с ее несметными богатствами и произволом, с ее вечным переделом собственности, здесь его место. И его деньги. Потому что он суперпрофессионал. Здесь он поднимется на ослепительную крышу мира, прежде чем залечь в тихой гавани. Он всегда служил этой стране верой и правдой, он лез за нее под пули, он был верен своим товарищам, их боевому братству. И эта страна отвергла его. Для Санчеса это стало внутренним крушением. Он переживал его ровно три дня. И потом возродился, словно Феникс из пепла. Он уже знал, что за всеми идеологиями, за новыми религиями и остальным всегда пряталось одно – деньги. Деньги и власть, которые в общем-то являлись близнецами-братьями. Он знал, что многие спецподразделения начали предлагать крышу коммерческим структурам и те с удовольствием пользовались их услугами. Еще бы – крыша, за которой стоит силовое ведомство! Санчес остался в своей команде. Только его команда пошла гораздо дальше. Потому что тот, кто думает, что настоящего профессионала можно использовать, глубоко заблуждается. Это профессионал использует всех остальных.