Страница 20 из 38
Привычные понятия меняют свой прежний смысл. Арестованного националиста объявляют интернационалистом, демократа - казнокрадом, обжору - алкоголиком, коммуниста - индивидуалистом, истинного последователя древнегреческих философов объявляют предтечами ницшеанства, гегелизма, марксизма и ленинизма. Господи, сколько терминов существует! Слава богу, ни один из них не соответствует случайно сложившемуся положению вещей, это обычный терминизм, а никак не постижение сущности.
Найдутся люди, которые упрекнут автора в несправедливости оценок. Заранее соглашаясь, тем не менее автор вправе заметить, что человек может позволить себе определенную несправедливость в суждениях и оценках действительности. Эта маленькая субъективная несправедливость несколько смягчает несправедливость действительности, что окружает самого человека.
Глава одиннадцатая,
в ней рассуждается об искусстве, о художниках и времени, в котором они творили, а также говорится о еще одной встрече, на которые оказалась столь богатой Малая Азия
Нет, все же поговорка о том, что художник должен жить впроголодь, не верна в корне. В этом Степан Николаевич Гладышев убедился в первые же дни своего пребывания в школе Филарета Афинского.
Скульптором Филарет был посредственным. Все личности, которых он ваял, были удивительно похожи друг на друга, а еще больше походили на самого Филарета. Это сейчас, мы древних греков и римлян представляем себе атлетами навроде Геракла. Филарет бицепсами похвастаться не мог, да и красотою не особо блистал. Был он низкого роста, совершенно сед, небольшое морщинистое лицо его постоянно имело кислое выражение, словно завтракать каждое утро Филарет начинал с недозрелого зеленого лимона, а потом весь день после этого лимона не мог прийти в себя.
Но у Филарета были связи, и это решало все. Все в мире неизменно. Если внимательнее вглядываться в прошлое, можно сразу отметить, что во все времена в почете и на вершине славы находились бездарности и серые в творческом отношении люди, в то время как истинные таланты жили впроголодь и получали признание только посмертно.
Древняя Греция и не менее древний Рим приятными исключениями из общего правила не были. Такой бесталанный ваятель, как Филарет, находился на вершине славы, имел на обед все, что желал, хотя и не мог этим достаточно насладиться по причине застарелой язвы, а талантливый до гениальности Степан Гладышев, взявший себе творческий псевдоним Агафон Критский, вынужден был перебиваться на Дармовых апельсинах и финиках, а обедал он обычно лепешками, которые разламывал на куски и макал в дешевое оливковое масло. Попробуйте сами - и вы поймете, что в таких условиях трудно изваять что-то безусловно и бесспорно талантливое. Трудно проявить себя, если внешние причины этому препятствуют.
Но Агафон Критский верил, что со временем его имя станет достойным встать в один ряд с Фидием и другими греческими талантами, поэтому от Филарета он не уходил.
Как уже говорилось, у Филарета были связи. А связи во все времена имели решающее значение. Тот, кто обладал связями, всегда мог получить выгодный творческий заказ и, следовательно, добавить в свой рацион к апельсинам и финикам жареную баранину, тушенную по-македонски рыбу и даже дичь.
Поэтому, когда Филарет предложил ученику отправиться в Малую Азию, Агафон приуныл. Не о том он мечтал в Художественной школе имени Сурикова, тем более совсем об ином мечталось ему на спокойных песчаных берегах тихого Дона. Толку было в этой поездке! Агафон уже знал, что в тамошних краях запрещается изображать человека, а это означало, что особых заработков в Малой Азии не предвиделось. Деньги поступают от кого? От заказчиков они поступают, от клиентов. А если нельзя изображать сильных мира сего, а тем паче обнаженную натуру, то какой дурак станет платить деньги?
- Зато впечатлений наберешься! - утешал ученика Филарет. - А это для творчества самое главное. Ну что толку от того, что ты за деньги будешь ваять героев и богатеев? Ты, Агафон, должен проникнуться духом природы, должен изучить, какая красота и где ценится, разобраться, почему ценится. Вот я в свое время в Египте...
Лукавил Филарет.
В Египте он был десятка два лет назад, но не по своей воле. А рабу, понятное дело, не до искусств. И если бы не выкупил его толстый перс, Филарет и сейчас бы занимался в Египте тяжелым физическим трудом, быть может, даже строил с остальными рабами какую-нибудь пирамиду.
Поэтому Агафон и упрямился.
Переубедил его молодой грек с быстрыми глазами и размашистыми стремительными движениями. Звали грека Хирон, и был он родом из Микен и, как все микенцы, по мере сил и возможностей занимался астрологией и омоно-мастикой.
- Езжай, - коротко сказал он. - Мессию увидишь.
Тут у Агафона и открылись глаза.
Боже мой! Малая Азия! Времена римской оккупации. Нерон уже с девицами небось вовсю хороводится, лиры из рук не выпускает. С лавровым венком на кудрявой голове по кипарисовым рощам бегает, в состязаниях кифаристов участие принимает!
Вкупе все это значило, что близ Иерусалима объявился тот, чьи заповеди лягут в основу христианства, тот, чье имя будет прославлено в веках как имя Сына Божьего. Нет, Агафон всегда знал, что не просто так родился на свет, а тем паче оказался заброшенным в далекое прошлое. Теперь он понимал знаки Судьбы. Ему, Агафону Критскому, предстояло отлить в бронзе или в мраморе высечь истинный лик голгофского страдальца.
Разве не для этого живет художник? Разве не для того он страдает и мучается, пробавляясь финиками, апельсинами да лепешками с оливковым маслом? Каждый художник мечтает оставить свой след в искусстве, и такой след, чтобы любому было видно, кто тут шел. Агафон Критский начал собираться к отъезду. А чего ему было собираться? Пара хламид, один виссон, резцы с молотком да лепешек в дорогу с пифосом оливкового масла взять.
По невежеству своему Агафон даже не представлял, что Нерон родился через четыре года после казни на Голгофе, а потому с лирой бегать никак не мог. Но в целом Агафон был прав, в ближайшее время в Малой Азии стоило побывать. Исторические реалии этого требовали.