Страница 3 из 11
Я жду. Какой-нибудь реакции. Бросаю быстрый взгляд на маму, которая ощущает то же самое и почти умоляюще смотрит на отца. Но ничего не происходит. Вообще ничего. Он даже не решается больше взглянуть на меня, и на миг кажется, что он потерял дар речи – он, а не я.
Проходит несколько секунд, но они растягиваются в минуты. В мучительную вечность, где имя Иззи, произнесенное, повторяется эхом снова и снова и где отец не находит в себе сил взять его назад.
Я резко вскакиваю, и стул проезжает по паркету с громким царапающим звуком. У меня кружится голова, мне плохо, грудная клетка вот-вот лопнет, потому что за ней скопились все мои чувства и ждут возможности вырваться. Но кричать я не могу, сказать ничего не могу. Значит, у них есть только один путь наружу, а сейчас я меньше всего хочу, чтобы кто-нибудь видел мои слезы. В это мгновение мне стыдно, что я – это я, и уму непостижимо, что виной тому мой отец.
Заплетаясь в собственных ногах, бегу вверх по лестнице, на заднем фоне слышу голос мамы, фальшивой мелодией раздается звук разбивающейся посуды. Задыхаясь, добегаю до своей комнаты, закрываю за собой дверь и пытаюсь восстановить дыхание. С тихим стоном вцепившись в волосы, падаю без сил.
Ханна, Ханна, Ханна. Это мое имя. Даже если бы я хотела быть Иззи. Даже если бы я все сделала для того, чтобы поменяться с ней… Сейчас больно только оттого, что смотрели на меня, а видели ее.
То же чувство, как и в день, когда мне сказали, что спасти Иззи не смогли. Мне так же тяжело, так же больно. Я вновь ощущаю ту же потерянность и то же бессилие.
Наконец я нахожу в себе силы встать. Ноги словно ватные, глаза жжет, они сухие, как и горло. Солнце зашло, но сумеречного света достаточно. Пошатываясь, с покалыванием в непослушных ногах я иду к большому зеркалу в другом конце комнаты. И внимательно всматриваюсь в него. Слегка загорелая кожа, длинные светлые волосы, голубые глаза. Вздернутый нос. Я до боли похожа на Иззи.
Откидываю в сторону разлохмаченные волосы. Комнату освещают последние лучи солнца, я вытираю с лица следы слез, и тут что-то внезапно меняется. Я выпрямляюсь, поднимаю подбородок, расправляю плечи и впервые, с тех пор как Иззи больше нет, чувствую внутри какой-то толчок. Я знаю, что нужно делать. Завтра утром сделаю то, что хотят родители: начну все сначала.
Губы трогает улыбка, я это не только чувствую, но и вижу в зеркале перед собой. Во мне внезапно поселяется искра. И неважно, какая именно. Это искра. Она больше, чем когда-либо, после ухода Иззи.
Ноги несут меня к кровати, рука автоматически берет блокнот и ручку. Я включаю лампу на тумбочке и глажу Мо, который тут же начинает урчать.
Ненадолго застываю, дрожа, и перевожу дух. Затем, испытывая хорошо знакомое чувство, я вижу чернила на бумаге, слышу слова, непроизнесенные, но написанные.
На странице теперь красуется большое чернильное пятно, ручка в этом месте слишком надолго застыла без движения. Я глубоко задумалась. Решительно отложив ее в сторону, рывком выдираю страницу, точно так же как и предыдущие, на которых писала этим утром, и кладу блокнот на кровать. Он опять пуст и чист. Так, словно ему нечего рассказать и никто никогда ничего не рассказывал ему. Но видимость обманчива. Я уже поверяла ему так много всего, записывая лишь для того, чтобы раз за разом отнимать. Заполняла на какое-то время лишь с тем, чтобы позже взять у него значительно больше. И иногда, глядя на него, я вижу себя. Я – блокнот. Я – белая бумага. Жизнь что-то рассказала мне, жизнь подарила мне Иззи – а затем одним рывком забрала. Раз за разом она что-то вырывает из меня, и я не в силах этому помешать…
Со страницами в руках я иду к комоду и беру спички. При слабом свете ночника открываю дверь на маленький балкон. На улице все еще жарко, только легкий ветерок обдувает лицо, заставляя ненадолго прикрыть глаза. Опускаясь на колени, кладу листы бумаги на пол. Я делаю это неделю за неделей, и все равно каждый раз мне тяжело на душе. Каждый раз у меня дрожат руки. Каждый раз, когда огонь, охватив бумагу, разрастается, ярко вспыхивает и уничтожает все мои обращенные к Иззи слова.
Я чиркаю, спичка загорается, вспыхивает пламя, такое маленькое и все же такое могущественное. Оно извивается, когда я подношу его к бумаге, а затем я наблюдаю, как оно делает свое дело. Ничего не остается, кроме пепла. Мои мысли стали словами, что сейчас сгорают и снова становятся мыслями. Но теперь у меня ощущение, будто я их произнесла. Тихо и в то же время очень громко.
Оставляя меня в полутьме, пламя гаснет, ветерок уносит прочь остатки пепла, и я возвращаюсь в комнату. Прислушиваюсь, но в доме полная тишина. Родители не попытались еще раз заговорить со мной, не поднялись наверх. Вероятно, они теперь сдадутся, ведь я все равно ничего не отвечаю. Потому что не могу. Думаю, я разучилась произносить свои мысли вслух, разучилась находить звуки. Я не знаю, как говорить, такое ощущение, будто я никогда этого и не знала. Автоматизм пропал. Нет, это что-то, для чего у меня нет инструкции.
Мы здесь, в этом чужом месте, я сижу на чужой кровати в чужой комнате, потому что все, что у нас было, ушло с тобой. Завтра и я стану чем-то чужим. Завтра кое-что изменится. Может, тогда я буду соответствовать этому месту. Может, если помножить чужое на чужое, получится что-то родное.
Мне жаль, Иззи. Мне жаль, что я – не ты. Сегодня мне показали, что об этом сожалеют и другие.
Я так похожа на тебя. Но теперь, когда тебя нет, я постоянно спрашиваю себя, кто я на самом деле. Я знаю, кем была рядом с тобой. Частью чего-то, половиной тебя. Но что я для себя самой? Это мне неизвестно. И мама с папой, вероятно, тоже этого не знают. Они сказали, что мне нужно найти себе компанию и снова начать с кем-то общаться. Искать компанию – означает искать нового друга. Новую половину, частью которой я смогу быть.
Но, Иззи, как это возможно?
Не все, что сломано, можно починить. Какие-то вещи так и остаются сломанными навсегда.
Глава 3
Ханна
НЕ ВСЕ ПЕРЕМЕНЫ
ЧТО-ТО МЕНЯЮТ
Глаза у меня опухшие, потому что этой ночью я так и не нашла покоя. Несколько часов я зависала в ноутбуке, путешествуя по интернету. Между делом подсыпала корм Мо или просто лежала с ним на полу и таращилась в окно. Сейчас светает, а я устала больше, чем думала. Зевая, потягиваюсь перед зеркалом и собираю волосы в пучок. На мне по-прежнему вчерашние джинсы, топик слегка помялся. Переодеваться нет сил, есть только желание что-нибудь сегодня изменить.
Я на цыпочках прокрадываюсь в ванную, что находится прямо напротив моей комнаты, за мной по пятам – Мо, который укладывается у моих ног у раковины. Этой ванной пользуюсь только я, родительская внизу, рядом с их спальней. Я пытаюсь не заснуть, пока чищу зубы и потом, когда наношу на лицо крем и маскирую косметикой хотя бы темные круги под глазами. Вид у меня ужасающий. Плевать. Это изменится.
Протягиваю руки к Мо, он встает и тянется мне навстречу. Аккуратно положив его на плечо, проскальзываю назад в комнату. Там мы с ним выжидаем, спокойно и тихо, я, считая секунды, наблюдаю, как солнце медленно тащится все выше и выше.
Наконец пора. Кладу Мо на кровать, прихватываю сандалии, лежащий рядом с ноутбуком клочок бумаги с адресом и картинкой, кошелек, ключ и собираюсь выйти. Мо идет следом, но я вздыхаю. Он, склонив голову набок, вопросительно смотрит на меня, а я качаю головой. Нет, Мо, сегодня тебе со мной нельзя. Возвращаю его на кровать и, нежно погладив, опять направляюсь к двери, которую, выйдя из комнаты, быстро закрываю за собой. На этот раз Мо должен остаться дома.
В доме ни звука, ни шороха. Спускаясь по деревянной лестнице, перепрыгиваю через предпоследнюю ступеньку – она обычно жутко скрипит.
Бросаю взгляд в сторону родительской спальни и чувствую, как во мне растет сомнение, вопрос, почему я хочу это сделать и необходимо ли это, но рука уже нажимает на ручку входной двери и ноги выносят меня из дома. Я давно решилась.