Страница 34 из 98
Я не обижался на Веньку за то, что он не рассказывает мне в подробностях о своих делах в Воеводском углу.
Поужинав, мы вышли из павильона и сразу же напротив, около тележки мороженщика, увидели Ваську Царицына. Он облизывал зажатый в круглых вафлях малиновый кружок и морщился от холода на зубах.
— А Юлька только сейчас меня спрашивала, почему вас не видно, — сообщил он. И заулыбался: — Юлька на берег пошла. Вы ее еще догоните…
— Зачем нам догонять? — сказал я независимо.
Но когда Васька, поговорив с нами и доев мороженое, направился к киоску пить воду, мы, не уславливаясь, пошли на берег.
На том самом месте, на рогатой коряге, где я однажды сидел с Юлькой, сейчас сидели две девушки. Длинная заросшая аллея кончалась как раз у этого места. Мы подошли к коряге. И девушки разом вздрогнули и обернулись.
Я поздоровался с ними и потом, точно так, как Васька Царицын меня, взял Веньку за руку и познакомил сразу с Юлей и с Катей.
Катя сказала, показывая глазами на Веньку:
— Я с ним уже знакома. Я с ним в комиссии была, кожзавод проверяли. Помнишь?
— Помню, — кивнул Венька.
Потом, как водится, я с Катей пошел вперед, а Венька с Юлей — за нами. И я нарочно сделал так, чтобы мы потерялись.
Венька нашел меня только дома. Он вернулся домой как будто чем-то расстроенный. Я подумал, что он разочаровался в Юле или понял так же, как я, что девушка эта совсем не такая, как казалось. Но Венька, снимая через голову рубашку, вдруг сказал мрачно:
— Честное слово, я женился бы на ней. Если б она согласилась, я бы женился. Вот так, сразу, не раздумывая…
— Женись, — улыбнулся я, почти не удивившись его словам. И еще добавил зачем-то: — По-моему, она тебя любит.
На это Венька ничего не ответил. Аккуратно сложил около кровати на стуле одежду и молча лег в постель. Мне тоже не хотелось разговаривать. После этой встречи с Катей настроение у меня было неважное.
Перед Катей я чувствовал себя виноватым. Надо было или сказать ей, что я сидел тогда с Юлькой под френчем, или не говорить, забыть это. Я не знал, что Катя давно знакома с Юлькой. Они, кажется, подруги…
И Веньке тоже всего не сказал. Надо, подумал я, сказать прежде всего Веньке о том, как я один вечер ухаживал за Юлькой. Обязательно надо сказать. А то какие же мы товарищи?
Но Венька, должно быть, спал. Я сидел за столом. Потом тихонько отодвинул стул, встал и на цыпочках прошел к своей кровати.
Я уже разделся и лег, собираясь погасить лампу, и в последний раз посмотрел на Веньку. Глаза у него были открыты, и он смотрел на меня. Я даже вздрогнул. Но он, не обратив на это внимания, сказал:
— Все-таки я ее не стою. — И приподнялся на подушке.
— Почему это? — спросил я.
— Потому… — вздохнул Венька. — Она какая-то нежная. Прямо как девочка. А у меня все-таки были обстоятельства…
— Какие?
— Ну, помнишь, я тебе рассказывал…
— Чего рассказывал?
— Неужели не помнишь?
— Не помню.
— Ну, как я встретил одну женщину и потом захворал. Когда мне не было еще семнадцати лет…
— Но ты же вылечился, — сказал я.
— Но что из того, что вылечился? Все-таки было. Как ты считаешь, надо это Юльке сказать?
— Вот уж не знаю, — затруднился я. — Как-то неловко про такое говорить…
— В этом все дело, что неловко, — согласился Венька.
— А зачем говорить?
— Ну как же не говорить, если она сама такая откровенная и вдруг выйдет за меня замуж? Если, конечно, решится выйти…
— Вот когда выйдет, тогда и скажешь.
— Нет, это получится, что я ее обманывал. А тут надо делать все начистоту. Это же будет у нас семейная жизнь. Для чего же все начинать с обмана?!
Венька посмотрел на меня внимательно, как смотрят на человека, желая прочитать его мысли, и спросил:
— Ты как считаешь, я правильно думаю?
— Вообще-то правильно, — уклончиво ответил я.
— А конкретно?
— А конкретно я еще не знаю, как тут считать…
— Крутишь ты чего-то! — упрекнул меня Венька. — А я считаю, что в семейной жизни не должно быть никаких секретов. На службе это одно, а в семейной жизни все должно быть в открытую. Иначе какая же это семейная жизнь!
— Отчасти это правильно, — согласился я. — Но как-то неудобно говорить девушке…
— В этом все дело, — опять сказал Венька.
Он снова лег на подушку и задумался. И я задумался. Как быть? Сейчас сказать ему про тот вечер с Юлькой или потом? Ну, хорошо, я скажу сейчас, он расстроится. А если сказать после? А если совсем не говорить? Ведь ничего особенного не было. Просто сидела рядом. Я уж сказал ему, что мы сидели рядом. Про френч только не сказал. Ну, скажу про френч, что сидели под френчем…
Но Венька первым нарушил тишину.
— Ты знаешь… — сказал он и повернулся лицом ко мне. — Вот я всегда Думаю. Дай мне три месяца свободных! Совсем свободных. Чтобы никакой заботы, ни воров, ни бандитов. И я буду думать про свою жизнь. Как я жил, как мне жить дальше. Я все ошибки свои вспомню, где когда промазал, не догадался. И все начну по-новому. Чтобы ни одной ошибки. Вот тогда другое дело. А то, знаешь, как может получиться? Будет полный коммунизм. Будут новые люди, которые еще с пионеров начали. И не только самогонку не пили, но даже красное вино не пробовали. И они нам скажут…
Но что они нам скажут, Венька, должно быть, еще не знал. Он замолчал неожиданно, впрочем, как часто делал, оборвав себя вдруг на полуслове, и отвернулся к стене.
Он долго лежал так, отвернувшись. Потом снова окликнул меня:
— А ты знаешь, я ей все равно не смогу сказать про это. Мне стыдно…
— Действительно, — проговорил я спросонья.
И в эту минуту впервые мне представилась нелепой вся эта история. Венька ведь сегодня только познакомился с девушкой и уже собирается жениться на ней и рассказывать такой секрет.
«Хотя, — сию же минуту подумал я, — ничего, пожалуй, удивительного: он давно ее любит, и она, наверно, тоже. Уж если он решил жениться — значит, это серьезно, прочно, окончательно».
Весь следующий день Венька был занят своими делами. Мы почти не виделись.
Вечером, когда я пришел домой, он уже спал. А на рассвете за ним заехал кучер нашего начальника и увез его в Воеводский угол.
Из Воеводского угла он приезжал теперь ненадолго — на сутки, не больше — и уезжал обратно.
И все-таки за это краткое пребывание в Дударях он успевал встречаться с Юлькой.
Домой после этих встреч он возвращался невеселый, задумчивый, немножко поговорив со мной о каких-нибудь пустяках, ложился спать, потому что утром ему надо было снова ехать в тайгу.
О своих делах в Воеводском углу он по-прежнему почти ничего не рассказывал. Но однажды вечером, когда мы дома пили чай, он вдруг ни с того ни с сего засмеялся.
Я удивленно взглянул на него.
— Очень смешно, — сказал он. — Лазарь Баукин, такой зверюга, ты говоришь, а жена его — ухватом прямо по башке! Он мне сам жаловался. «И ничего, — говорит, — поделать не могу. Выгоняет из избы».
— Все-таки мне непонятно, — сказал я, — почему ты ухватился за этого Лазаря? Ведь ты сразу за него ухватился еще тогда зимой. Помнишь, как это было?
— Помню.
— И вот я не понимаю, почему ты тогда за него ухватился?
— Я сам не понимаю, — опять засмеялся Венька. — Но ты подожди, подожди. Ты еще посмотришь, как все получится. Хотя, конечно, Лазарь — это не ангел.
— Не только не ангел, но бандит, мы с тобой таких, наверно, не один десяток встречали. Но ты почему-то за Лазаря ухватился…
Венька задумался, но ненадолго. Потом сказал:
— Это, понимаешь, не всегда можно все в точности объяснить — что, зачем и почему. Но раз я ухватился, я должен доколотить это дело до конца.
Все силы свои он, казалось, сосредоточил теперь на одном — на будущей поимке Кости Воронцова.
Он даже все личные планы строил теперь с таким расчетом: «Вот поймаем Костю, и я осенью обязательно поступлю на рабфак. И ты поступай тогда. Что мы, хуже всех, что ли? Вот заарканим императора, и я сразу договорюсь с Юлькой. Не могу я это дело тянуть!»