Тень мачехи

— Очухалась! — в незнакомом мужском голосе явственно слышалось облегчение. — Я уж подумал, кони двинет. Гражданочка! Проснись!

— Да оставь ты её, Тетерин, — недовольно пробасил другой. — Сейчас психиатр приедет, разберется.

Разлепив веки, она попыталась рассмотреть стоящих над ней мужчин. Оба были мелкими, щуплыми, коротко стриженными, в одинаковой форме — будто нарисованные под копирку. Татьяна лежала на чем-то холодном и жестком, под белым потолком, посреди которого набухла мозоль фонаря. И железная решетка, обтекавшая его и прикрученная к потолку болтами с толстыми шестигранными головками вдруг помогла вспомнить.

Полиция. Она в полиции! И когда её забирали, явилась Пандора. А потом пришла вновь — в тот момент, когда Татьяну поместили в камеру ИВС*: маленькую «одиночку» со стенами цвета рвоты. Оказавшись в этом узком бетонном гробу за закрытой железной дверью, Таня, одурев от страха, стала биться в неё всем телом. Ледяной вой Пандоры разрывал её уши, плотный ужас давил сзади, и она билась в дверь, панически боясь оглянуться — а потом опять потеряла сознание.

— Отпустите меня, пожалуйста… Я не виновна… — умоляюще забормотала она, и полицейский, стоявший слева, ответил почти участливо:

— Да не волнуйтесь вы так, гражданка. Не виновна — значит, отпустят. Скоро вас следователь пригласит, будет во всем разбираться.

— А позвонить… ведь можно? Мне говорили — один звонок… — язык шевелился с трудом, будто стресс сделал её пьяной.

— Следователь разрешит, не беспокойтесь, — заверил полицейский. — А сейчас врач придёт, поможет.

— Не надо… врача… — всхлипнула она, уже понимая, что ее никто не послушает, и почти задыхаясь от бессилия. Слезы потекли по щекам, не останавливаясь, потому что с этой неповоротливой, инертной махиной, которую называют системой правосудия, лучше было бы не встречаться — а она встретилась. И теперь поди докажи, что их столкнули специально.

Дверь лязгнула, впуская дуэт шагов — широких, уверенных мужских и дробящих каблучками женских. Полицейские расступились, и Таня, задрав голову, увидела сквозь слёзы ярко-синий рукав форменной медицинской куртки и белую полу халата, торчавшую из-под неё. Врач подошел ближе, заглянул ей в лицо и крякнул от удивления:

— Так-так, Татьяна Евгеньевна… А говорите, приступов у вас не бывает.

На нее, надменно улыбаясь, смотрел свысока психиатр Новицкий. Очки на его полном лице блеснули слюдяным холодом. Он присел на Танины нары, сжал её запястье, нащупывая пульс и замер, склонившись над наручными часами.

И веяло от него торжеством человека, всё-таки оказавшегося правым.

— Машенька, феназепам внутривенно, один кубик, — скомандовал психиатр. Каблучки зацокали, и Татьяна увидела, как к столику у стены подплыла молоденькая светловолосая медсестра с тощей косичкой-дракончиком. Сдвинув лежавшие на нем листки бумаги и дешевую черную авторучку, водрузила на стол продолговатый ящик с лекарствами. Покопалась в нем и подошла к Тане, неся в поднятой руке маленький шприц с длинной, закрытой колпачком, иглой. Та куснула за руку, и медсестра удалилась к своему ящику, зашебуршала в нем, зазвякала склянками. А Новицкий, положив ногу на ногу, спросил:

— Ну что, на этот раз без вранья?

Татьяна отвела взгляд — было стыдно. Во рту прокисло от лекарства, голова стала легкой, тело — расслабленным. Она попыталась сесть, и отметила краем глаза, как один из полицейских двинулся было к ней. Новицкий поднял руку, останавливая его, и спросил:

— Может быть, вы оставите меня наедине с пациенткой? Она не будет бузить. Ведь не будете же, Татьяна?

И она затрясла головой, горячо желая, чтобы полицейские ушли и хотя бы на несколько минут оставили её в покое. А потом, когда и медсестра по указанию Новицкого потащила свой ящик в «скорую», Таня вывалила ему всё: про Пандору и её странный пластиковый мир, способный напугать до полусмерти. А ещё — про психоаналитика. И сразу пожалела об этом, потому что Новицкий оборвал её, хмурясь:

— Имейте в виду, психоанализ не лечит шизофрению.

— Какую шизофрению? — опешила Таня. — У меня её нет!

— Есть. К сожалению. — Новицкий сказал это так, что стало ясно — сожаления он не испытывает.

— Неправда! — мотнула головой Таня. — Это явно что-то другое!

— Нет, это просто одна из её форм: рекуррентная, то есть периодическая, — заявил Новицкий, высокомерно глядя на Татьяну. — Кстати, вы зря боитесь. Эта шизофрения — одна из самых благоприятных по течению и прогнозу.

— Да этот диагноз — крест! На жизни, карьере, на всём! — гневно выдохнула Татьяна.

— Не надо утрировать, — психиатр поморщился и принялся загибать пальцы: — А симптомы налицо: отсутствие изменений личности, депрессивное состояние перед приступом, бред и аффект во время оного.

— Но я консультировалась с профессором в институте, — запротестовала Демидова. — Приступы рекуррентной шизофрении длятся от недель до месяцев, а у меня это — мгновения! И нет таких признаков, как бессонница, онейроид…

Новицкий не стал её слушать.

— Татьяна, в психиатрии всё очень индивидуально. Вы же врач, обязаны понимать! — брезгливо сказал он. — К сожалению, я вынужден поставить именно этот диагноз. И если бы не ваше враньё при первой встрече, я бы сумел вам помочь.

Он смотрел на неё, как учитель — на школьницу, о которой давно говорил: надо исключить, таким здесь не место! Но его не слушали — и вот результат. А ведь он был прав, прав! Это — самое важное! А вовсе не то, что будет с её жизнью…

— Вы заберёте меня? — упавшим голосом спросила Татьяна.

— Сейчас не вижу повода для госпитализации, — пожал плечами Новицкий. — Прописанные мной лекарства вы сможете принимать и здесь.

Он поднялся, расправил полы халата. Глянул на неё с нескрываемым чувством превосходства, и, сухо кивнув на прощание, пошел к выходу.

— И всё-таки вы ошибаетесь, — сказала она ему в спину, из последних сил сохраняя твердость духа.

Психиатр обернулся, глянул на нее поверх очков — уничижительно, как на вошь.

— Я — профессионал, — проговорил он. — У меня есть результаты вашего обследования, что позволяет исключить эпилепсию и органическое поражение мозга. А описания приступов вполне подходят под диагноз «рекуррентная шизофрения». И потом — вы же украли ребенка. Кто сделает такое в здравом уме?

— Я не крала его! — возмутилась Татьяна.

— Вы полежите, полежите, — примирительно сказал Новицкий. — Знаете ведь, лучшее лекарство — это сон.

«Бесполезно», — поняла Таня. Слёзы вновь подступили к глазам, и она сжалась на нарах, обняв руками колени. Дверь приоткрылась, выпуская Новицкого, и Татьяна осталась одна.

Свет был беспощадно ярким, и она ткнулась лбом в коленки, пряча лицо.

«Шизофрения. Королева психиатрии. Многоликая, изменчивая. Говорят, что ее симптомы можно найти у каждого человека. Вот и Новицкий нашел», — с горечью думала Татьяна. На диазепаме мысли казались серыми, неторопливо плывшими облаками, не способными метнуться, скакнуть, окраситься в неожиданно яркий цвет прозрения или эврики. Но сейчас это даже было к лучшему: следует всё обдумать, не торопясь и, по возможности, не волнуясь.

«Возьми себя в руки!» — приказала она, и хлестнула себя по щеке — со всей силы, больно. Вздрогнула, чувствуя, что сознание проясняется. И голова, наконец, заработала так, как надо.

«Да, Фирзина подставила меня, это ясно. Зачем? Пока непонятно. Возможно, просто по дурости», — из-за разницы менталитетов Таня часто не могла понять, что движет Мариной. Говорят же: «Дурак — это просто иной разум».

«Что теперь делать? Выбираться — это ясно. Нужно позвонить Залесскому, он же адвокат… — Таня разочаровано вздохнула — она не помнила его номер, а сотовый остался дома. — Может, позвонить Максу? Но он сказал, что уезжает — черт, как не вовремя, у него ведь есть связи в полиции! Родителям? Но отца нет, а мать… Да она проклянет меня, если узнает, что ее дочь хотят посадить за похищение ребенка! Посчитает, что я опозорила семью. Помню, как она была против приемного малыша… Да и чем мне помогут родители? Ничем. Отец перестанет со мной разговаривать, а мать всю жизнь будут зудеть: «А я говорила, говорила!…»