Тень мачехи

— А врать вам придется, но это будет ложь во спасение! — Политтехнолог подошел ближе к креслам, встал, заложив руки за спину. — Потому что обещание, абсолютно невыполнимое сегодня, завтра может быть выполнено. Меняется законодательство, расширяются полномочия депутатов. И бабушка, которой вы сегодня пообещали улучшить жизнь, завтра действительно будет получать достойную пенсию и социальное обслуживание. Ведь, в отличие от других депутатов, представители партии «Звезда демократии» дадут ей все это, как только появится возможность. Поэтому сейчас так важно, чтобы наши люди попали во власть.

«Брешет, собака, — хмыкнул Волегов. — Но брешет убедительно».

Впрочем, в последнее время он сам погряз во лжи.

Постоянно врал Анюте — и эти его поздние возвращения, постоянные отлучки, отнекивание и замалчивание тоже были самым настоящим враньем, которое он пытался оправдать трусливой парадигмой всех неверных мужей: «Чем меньше жена знает — тем крепче спит». Лгать было столь же мучительно, сколь и необходимо. Волегов дико боялся потерять Анюту. И был уверен, что, заимев ребенка на стороне, совершил предательство, которое невозможно простить.

И, конечно же, он врал Наталье — что сопереживает ей, что простил… Хотя до сих пор злился на неё и волновался только за дочку. Викульке все-таки понадобилась операция на сердце, и, несмотря на все заверения врачей, Волегова начинало потряхивать от одной мысли о том, что его малышку уложат на операционный стол. Доктора успокаивали, как могли. «Это рядовой случай! — говорили они. — Это не сложнее аппендицита! Само сердце даже трогать не будут — просто перевяжут ведущий к нему проток». Но Сергей вспоминал Анюту — как она лежала после своих операций, полубезумная от наркоза, с торчащими из тела трубками… Как кривилась от боли, до крови кусая губы… И от мыслей, что с его крохотной девочкой будет то же самое, Сергей был готов лечь на операцию вместо нее — и лег бы, если бы это хоть чем-то помогло…

Он устроил Викульку с Натальей в частную московскую VIP-клинику, договорился с маститыми кардиохирургами, обеспечил всё, что мог. Операцию назначили через неделю. А пока он ездил к своей малышке каждый день, проводил всё свободное время с этой теплой живой куколкой, сопевшей на его руках. Терпел нытье Натальи и ее плохое настроение. Думал: она ведь мать, и не меньше его беспокоится за ребенка. Но тот случай с таблетками… Волегов так и не смог понять поступка Натальи. И сомнение в этой женщине всё больше разъедало его нутро.

По сравнению со всем этим враньё избирателям — незнакомым дядькам и тёткам, молодым ребятам, пенсионерам — казалось безобидным, обыденным. Он просто говорил им то, что они хотели услышать. Но на самом деле во власть даже не собирался. Был обычным «технарем», то есть «техническим», подставным кандидатом. Чья роль — прикрывать тылы будущего депутата, зампредседателя партии «Звезда демократии» Василия Тетеревенкова.

И Волегов делал свою работу: подавал в избирком жалобы на конкурентов из других партий, оплачивал из предвыборного фонда статьи и листовки, в которых поливал их грязью — в общем, делал всё, чтобы очернить их имидж. Зарабатывал тем самым репутацию истерика и скандалиста, тогда как Тетеревенков в глазах избирателей оставался непогрешимым, как Папа римский. Ну а потом, за пару дней до выборов, Волегов должен был снять свою кандидатуру, публично призвав лояльных к нему избирателей голосовать за Василия Тетеревенкова.

В том, что Тетерю протащат во власть, Сергей не сомневался — в политике многое известно заранее. Но засветившись на этих выборах, Волегов доказывал свою преданность партии. И не сомневался, что в следующий раз именно его протолкнут в политику.

Он отвернул манжету рубашки и обеспокоенно глянул на свои Vacheron Constantin. Половина четвертого, Горе Горевич опаздывал почти на полтора часа. Волегов достал мобильник, написал: «Всё в силе?» И, в ожидании ответа от Слотвицкого, попытался вникнуть в слова мажористого политтехнолога. А тот заливался соловушкой:

— Как вы думаете, хотят ли кандидаты от нашей партии, чтобы бабушка Зина жила достойно, и ее пенсия позволяла ей покупать всё необходимое? Безусловно, хотят! Может ли отдельно взятый депутат увеличить ей пенсию? Нет, не может. Для этого нужно, чтобы депутаты других партий тоже были неравнодушными людьми, и единогласно голосовали за такие вещи. И чтобы правительство принимало радикальные меры, а не довольствовалось смехотворными индексациями! А наша партия имеет большое влияние в правительственных кругах, и чем больше наших депутатов будут у власти, тем быстрее начнутся перемены!

Опустив головы, агитаторы записывали эти ценные мысли. Ни один не задавал вопросов, не пытался задуматься, оспорить навязываемые утверждения. Этим людям было всё равно.

Телефон в руках Волегова завибрировал, и он открыл входящее сообщение. «Уже поднимаюсь», — писал Слотвицкий. И Сергей встал с кресла, пошел к выходу из зала.

Проходя через холл, он кивнул пиар-консультанту Валентине — кривозубой тридцатилетней шатенке в роговых очках. Она разъясняла стайке студентов, держащих в руках кипы анкет, как проводить очередное социологическое исследование. Волегов поднялся на второй этаж, к кабинету Слотвицкого. Там было открыто, но Сергей все равно постучал по двери и только потом заглянул внутрь.

Стоя к нему спиной, Слотвицкий просматривал газету. Шлепнул по ней рукой и негодующе сказал:

— Нет, вы видели, дорогой Сергей Ольгердович? Этот Кичатов думает, что ему всё дозволено!

Волегов подошел ближе, заинтересованно навис над плечом Горе Горевича. На первой полосе газеты чернел крупный заголовок: «Звезда плутократии». Партия, которой нельзя доверять». Судя по лид-абзацу*, речь шла об аварийном доме на улице Стартовой. Нынешний депутат от «Звезды демократии» обещал отремонтировать его еще пять лет назад. Волегов недавно слышал по радио: там что-то рухнуло — то ли стена, то ли потолок. Жертв не было, он это запомнил. Но в газете — рядом с фотографией дома — поместили фото загипсованного мужика. Которое было подписано: «Трое малолетних детей остались без кормильца». Комментарии к статье давал кандидат в депутаты Леонид Кичатов — главный политический конкурент Тетеревенкова. Обвиняя партийцев во лжи, он клялся наказать виновных, и оказать материальную помощь семье пострадавшего.

— И ведь понимает, сволочь, что даже если мы в суд на него подадим, докажем, что мужик этот подставной, а в статье сплошное вранье, то это будет уже после выборов! — гневно сказал Горе Горевич, но в его словах явственно слышалось уважение. Слотвицкий не любил слабых конкурентов, с ними было не интересно играть.

— А снять его с выборов не получится? — спросил Сергей.

— Бьюсь об заклад, он скажет — в редакции перепутали, я ничего такого не говорил, — отмахнулся Слотвицкий. — А редактора не найдут, потому что это наверняка какой-нибудь бомж или алкаш. Вы гляньте на тираж — девятьсот девяносто девять экземпляров. Эта газета даже как СМИ не зарегистрирована! Так что Кичатову терять нечего, он таких одноразовых газетенок еще нашлепает, и сухим из воды выйдет.

Волегов пожал плечами: мол, моё дело предложить. А Горе Горевич, быстро переступая пухлыми ножками, перекатился за свой стол и почти улегся в кресло, вытирая салфеткой покрасневшее лицо. Сергей молча сел напротив.

— Ну а мы будем бить врага его же оружием! — торжественно объявил Слотвицкий. — Как говорится, а ля гэр, ком а ля гэр!** И вам, Сергей Ольгердович, предстоит особая задача…

Детали будущей статьи они обсудили быстро, и Волегов согласился снова выступить в роли правдолюбца. И не только опровергнуть факты, изложенные в публикации конкурентов, но и представить Кичатова средоточием мирового зла. Тем более, что журналисты, прислуживающие «Звезде демократии», накопали на него достаточно компромата — вот только вываливать его планировали ближе к выборам.

— Надеюсь, надеюсь на вас! — восклицал Горе Горевич, тряся руку Волегова своими пухленькими ладошками. — Вы — наш арьергард, как говорится! Прикрываете тылы, как молодой Суворов! Вы, кстати, знаете, что этот полководец тоже не носил зимой теплой одежды? Советую подумать об этом на досуге!