Тень мачехи

— А сказал, что Вику себе заберет. Инвалидка его, видите ли, ходить начала, так что теперь и ребенка можно.

— Какая инвалидка? — переспросила Татьяна, стараясь не раздражаться ещё больше.

— Жена. Балерина безногая, с-с-суч… — и снова ругательства, похлеще предыдущих.

— Хватит! — Демидова грохнула по столу ладонью. Не будь Вики, она бы давно выставила соседку из дома. Но нужно было разобраться, понять, что произошло, и что собирается делать эта непутёвая мамаша. И Таня продолжала допытываться:

— Он что, рассказал жене про внебрачного ребенка?

— Ага, щ-щаз-з-з! — Наталья фыркнула. — Он же трус! И хочет всё обставить, как усыновление. Бабла мне обещал, чтобы отдала и заткнулась. А не отдам — силком ведь отберет. И, главное, знаешь, чего он вдруг её забрать решил? Говорит, что я херовая мать. А на самом деле жене хочет угодить, и себе сделать, чтобы дочь под боком, и вроде как всё законно. Ни для семьи, ни для карьеры угрозы нет! Красавчик, да? А только хер ему!

Хмель слетал с неё медленно: всё ещё мутными были глаза, тело расслабленным, как спросонья, но артикуляция понемногу приходила в норму и речь становилась более связной — так что Татьяна понемногу начала понимать, в чем дело. Её мнение по поводу материнских заслуг Натальи было таким же, как у Волегова — видела ведь, как обращается с дочкой, как сбегает при любом удобном случае… Возможно, девочке действительно будет лучше с папой. Хотя, опять же, неизвестно, что у него за жена. И тётю Алю жаль, привязана она к внучке.

— То есть ты отказала? — спросила Демидова.

— Он мне неделю дал, — покачала головой Наталья. — Но я его побрею. Много таких сейчас, кому ребенок нужен. У меня одноклассница за богатого вышла, а забеременеть не могут. Отдам ей.

— Как это — отдашь? — испуганно отстранилась Татьяна. Этот разговор начал казаться ей сюрреалистичным, невозможным — будто дело по-прежнему происходило во сне. — Как ты вообще думать о таком можешь?!

— А потому что мне одной она не нужна! — хрипато выкрикнула Наталья. — Я в матери-одиночки не нанималась, это ему приспичило, чтобы я родила! И почему я должна тут сидеть пять лет и ждать его величество? Которое, кстати, на дочь по документам никаких прав не имеет. Он даже в свидетельстве не записан! Так что приедет — ни меня, ни ребенка. Придется ему другую игрушку для инвалидки искать.

Татьяна поморщилась: это слово — высокомерное, презрительное — резало слух. Но смысл остальных слов был важнее. Ей даже показалось, что она неправильно поняла Наталью.

— Ты что, решила и сама отказаться от ребенка, и подстроить всё так, чтобы Викин отец не знал, где дочка? — всё ещё не веря, переспросила она.

— Да. А что, пусть побегает, — ухмыльнулась соседка. И капризно оттолкнула чашку с недопитым кофе: — Ты покрепче-то ничего не держишь? Слушай, айда ко мне. Коньячка тяпнем.

— Но он же приедет сюда, будет требовать… — не слушая её, растерянно сказала Таня.

— Ну и обломится, — зло прищурилась Наталья. — А я смоюсь, и хрен он меня найдёт. Пусть вон… с маман разбирается.

— Да как ты можешь? — вспылила Татьяна. — Это же твоя семья, самые родные люди! А ты — ребенка отдам, мать брошу! Да ты своё счастье не ценишь, я вон пять раз беременная была, а родить так и не смогла. И мать у меня — не чета твоей, ненавидит меня всю жизнь. А тётя Аля вон какая добрая, ласковая. Она ведь мне рассказывала, как одна тебя тянула после смерти мужа! На трёх работах работала, лишь бы тебя поднять, всё самое лучшее тебе! А ты…

— Да-а-а? — протянула Наталья, и вдруг глянула почти трезво, с насмешкой. — Самое лучшее, говоришь? А она меня-то спросила, нужно ли мне её лучшее?

Татьяна замерла от неожиданности. А в глазах Натальи блеснули злые слёзы. Она заговорила, давясь истеричным смешком:

— Помню, платье мне купила — дурацкое, в горох, с идиотскими оборками. Носи, говорит, и точка! Так надо мной весь класс ржал… Над тобой когда-нибудь ржали? Называли обглодайкой, помойщицей? А меня — да. О, а косу я обрезала — так она неделю со мной не разговаривала, зато показательно рыдала каждый вечер, чтобы мне стыдно было. Потом я похудеть пыталась — а она всё конфеты, пироги! Не дом — булочная, бля… И стонет: да что ты тощая такая. А ничего, что во мне под семьдесят кило было? Скинуть смогла, только когда из дома смылась.

— Но она, наверное, добра тебе хотела… — растерялась Татьяна.

— Ага, добра! Это вот как раз то добро, которое с кулаками. Всё за меня решала: с кем дружить, как одеваться, что жрать… В итоге со школы у меня всего одна подружка осталась, Ритка. А остальные презирали, я даже на выпускной не ходила. И всё из-за матери! Это она тебе напела, какая героиня, а сама…

— Ну, может, она не понимала, что для тебя лучше…

— Да она меня не понимала! — воскликнула Наталья. — Меня! А я — её! И понимать не хочу, вообще ничего не хочу — путь меня в покое оставит!

— А, по-моему, она просто тебя избаловала, — холодно произнесла Татьяна. — Ты взрослая, могла бы сейчас на это с иной стороны посмотреть, понять, что мать заботилась о тебе, как умела. По-другому просто не могла. Но она хотя бы руку на тебя не поднимала! А вот меня мать с отцом лупили до синяков. Всегда считали недалёкой, неудачницей…

— Ну а меня нахваливала, и что? Внушила, что я королева, что всё у меня будет, только свистни: и в институт поступлю, и замуж выйду… Знаешь, как после такого обламываться тяжело? У меня ж нету нифига из того, что хотела! В Москве два года подряд в институт поступала — всё без толку, в итоге плюнула я на эту вышку. Пришлось на заправку устроиться, та ещё работёнка. Правда, я там Волегова подцепила, думала, наладится всё, уведу из семьи. Даже радовалась, что залетела. А он… — Наталья махнула рукой. — И ребенок этот… Сроду бы не стала рожать, если бы этот гад не настоял. Я ведь молодая ещё, хочу для себя пожить, мир посмотреть! Да и вообще… не семейная я…

— Тогда отдай ему ребенка, — сказала Татьяна. — Ведь с родным отцом ей лучше будет!

— Да? А ты уверена? Сама говоришь, тебя родители лупаздили! Родные твои! И меня мать своей заботой и контролем так придушила, что я дождаться не могла, пока отучусь и уеду. Родные, бля…

Она снова закурила, и сидела, уставившись в поверхность стола. Татьяна тоже молчала, думая, что вопрос отцов и детей никогда не разрешится. Да просто потому, что полного понимания поколениям не достичь. Вот ей казалось, что тётя Аля — идеальная мать. Именно о такой она мечтала, когда была маленькой. А сейчас увидела другую сторону медали: оказывается, не такой уж замечательной эта материнская забота выглядела со стороны ребёнка. Хотя Наталья не из тех, кому хочется доверять, но было похоже, что она говорит искренне. И потом — откуда-то ведь взялась эта пропасть между матерью и дочерью? Татьяна вдруг вспомнила, как Наталья швыряет на пол кухни эмалированную посуду с земляничками. И кричит: «Я ведь тебя просила, мама! Добром просила!»

М-да, не всё так просто, как кажется на первый взгляд.

Но Викулька — неужели она всё-таки останется без родителей? Надо как-то остановить Наталью, не дать ей совершить глупость. Кстати, зачем она вообще явилась? Просто выговориться, или хотела что-то ещё?

— Я могу тебе чем-то помочь? — спросила Демидова, хотя помогать этой женщине не хотелось абсолютно.

— Мне уехать надо, — ответила та. — А мать только к вечеру вернётся. Посидишь с ребенком?

Таня поколебалась — скоро скайп с Нестеренко, и Михалыч вечером придёт. Надо будет позвонить Янке, и, возможно, всё-таки матери. А ведь с ребенком на руках спокойно не поговоришь, мало ли — капризничать будет.

— Не, ну не хочешь — как хочешь, — пожала плечами Наталья. И заявила, будто подначивая: — Тогда я её прямо сегодня увезу. Пусть привыкает к новому семейству.

— Ты протрезвей сначала! — рявкнула Татьяна. — Ведь не соображаешь, что затеяла! Посижу, конечно, куда я денусь.

— Ага, не соображаешь! Тебя б на моё место, — огрызнулась соседка. — Матери скажи, что я с Риткой отдохнуть поеду, на пару дней. Надо в себя прийти. Волегов, козлина, все нервы мне вымотал!