Тень мачехи

— В каком смысле?

— Лёгкие деньги любили, спускали всё, о будущем не думали. Пьянки, гости, жизнь — сплошной праздник. И любили друг друга, вот прям как лебеди — но ругались сильно. Алёна говорила, он пьёт, карты любит. Играет, долги делает… Какой женщине понравится?

— Не знаю таких, — усмехнулся Залесский.

— Ну вот, а ему не нравилось, что у неё одни гулянки на уме, да еще она его подзуживала вечно: вот, мол, одни друзья на Кипр ездили, другие дачу купили… Хотела жить лучше всех, да ещё чтобы все это видели. Тыкала ему постоянно, что у подруг мужья больше зарабатывают. А я так думаю — они просто тратили много. Другие вкладывали во что-то, заначки делали на черный день — а у этих всё сквозь пальцы. Потом ещё и банк лопнул, в котором Макс работал. Пришлось всё имущество продавать. И квартиру в том числе. Алёнка с тех пор так и не смогла себе жильё купить.

— И где жила?

— Снимала, то тут, то там. А к родителям не могла вернуться — поругались они, сильно. У неё ведь семья хорошая, дядя Коля с тётей Наташей — приличные люди, образованные, с идеалами. И её воспитывали как для светского общества — по музеям водили, хорошие манеры прививали, а уж образование хотели самое лучшее дать. Жили-то небогато, но книги покупали, возили в Третьяковку и Эрмитаж, Москву и Питер показывали — исторические места, выставки всякие… Тётя Наташа музыкой с ней занималась, дядя Коля — английским, она даже латынь учила…

— Помню, любила она латинские выражения вворачивать! — кивнул Залесский.

— Ой, важничала! — подхватила Катя. — Но ей и вправду интересно было, помню, как она к институтской олимпиаде готовилась, целыми страницами какую-то церковную книгу переводила.

— Церковную?

— Да, вроде бы старинную Библию. Говорила, что там текст построен так, что на нём лучше всего учиться. Что это вроде как база для всего остального.

— Интересно… А с родителями почему не ладила?

Ссыпав остатки гречки в эмалированную миску, Катя задумалась:

— Мне кажется, ценности у них очень разные были. Алёнка говорила: они Достоевским обедают, Моцартом закусывают. А ей другой жизни хотелось. Духовность, трудолюбие, бескорыстие — это всё родительские идеалы. Они как слой краски на ней были, колупни — отвалятся.

Катя неожиданно умолкла, в голубых глазах мелькнуло сомнение — не наговорила ли чего лишнего? Вывалила коллекцию семейных скелетов незнакомому, по сути, человеку. Залесский, не долго думая, выставил свой — из тех, что не жалко:

— Понимаю. У самого мать такая. Актриса, Шекспира и Чехова наизусть читала — а толку… Бросила меня на бабушку с дедом и экономку, сама раз в год появлялась. С виду блестящая, а внутри…

— Значит, вы понимаете, — с сочувствием кивнула Катя. — Вот и Алёнка у нас блистать хотела. Но какая-то червоточинка в ней была, к темному тянуло: к легким деньгам, праздности. А может, родители просто перекормили её высокими материями, кто уж теперь разберёт… Но в итоге она белой вороной в семье оказалась. Родители сначала боролись: Алёна, окстись, к чему ты тянешься? А она: что проку от вашего Баха и Диккенса, если я одета хуже других, и в институт на троллейбусе езжу? В конце концов, они так поругались, что родители её в воспитательных целях из дома выставили — а она и рада была. Вот только потом, после истории с судом, обратно попросилась — но не приняли. Да и я не хочу принимать, порченая она, не в ту сторону смотрит. И добра не принесет. Не умнеет с годами. Ужом крутится ради легкой жизни — но никак не ради того, чтобы кем-то стать, сама чего-то добиться. А ведь жизнь у неё могла совсем по-другому сложиться, все данные для этого были.

— А что за история с судом? — спросил Залесский.

— Это лет пять назад было. Алёна тогда жила с одним из самарских авторитетов. Он несколько автозаправок в городе держал, и пару ювелирных салонов — вот только уже тогда ходили слухи, что это прикрытие, а на самом деле он наркотой занимается. Алёнка всё говорила, врут. А потом их вместе полиция загребла. А сожитель перед арестом Алёну на перо посадил, думал, она его сдала. Полтора месяца в больнице лежала, потом год в СИЗО сидела, я лично ей передачки носила. После суда сожителя посадили, её выпустили. Ну, она к нам с мужем. Отдохнула чуток, и за старое: работать не хотела, деньги с меня тянула — мой супруг неплохо зарабатывает. А потом вообще край: попыталась моего мужа соблазнить…

Теперь Залесский понял, почему Катя говорила с ним столь откровенно: ревность и обида ещё не так языки развязывают.

— М-да, занесло нашу Алёнку… — задумчиво сказал он. — А сейчас она где?

— Да кто ж её знает! Мы как рассорились в тот раз, так я и плюнула: не буду больше помогать, не в коня корм. Пусть сама разгребает то, что натворила. Знаете, — она подняла на него взгляд, в котором обида мешалась с непониманием, — вот говорят, если человек Священное писание читает, душой светлеет, на верный путь становится. А вот Алёнка — она же отрывки из Библии наизусть знала, ещё тогда, в юности! И что?…

— Мало читать — проникнуться нужно, — пожал плечами Залесский. — Да и потом, важно, для чего читаешь: чтобы в жизни разобраться, лучше стать — или чтобы при случае цитатой козырнуть.

— Действительно… — согласилась Катя. — Слушайте, ну, может, всё-таки, чаю? Эклеры мои попробуете, печенье. Вчера пекла.

Залесский почувствовал, как засосало под ложечкой. Но всё же отказался: мало того, что обманом выудил информацию у этой симпатичной женщины, так ещё и закусить этот обман сладеньким, приготовленным ею для своей семьи? Как-то уж совсем непорядочно получалось.

— Спасибо, я недавно обедал, — соврал он. И, спешно откланявшись, спустился вниз к машине. Ещё раз набрал номер Леднёвой — абонент недоступен, возможно, сменила сим-карту. Но складывать оружие Залесский не собирался. По дороге в гостиницу думал, как выманить Алёну через соцсеть — единственный канал связи, который он знал. И придумал-таки историю с найденной Библией.

Дальнейшее было делом техники: связаться с Андрюхой Кузьменко, озадачить его компьютерного гения изготовлением поддельных фотографий — благо, подлинников с изображением Вульгаты Гуттенберга в интернете хватало. Через несколько часов получить изображения страниц, траченных временем, но с участками читабельного текста. И закинуть наживку с аккаунта Кузьмы, изменив имя на Егора Любимова, а город на Самару — партнёр сказал, что старый аккаунт вызовет меньше подозрений. И отдал пароль Залесскому, чтобы тот мог проверять сообщения и, в случае, если Алёна не позвонит, а напишет, ответить ей самостоятельно.

Оставалось только ждать.

«И ходить на свидания с Василенко, — усмехнулся Залесский, глядя, как тот вышел из такси на стоянке перед кафе, поёжился под апрельским дождиком и трусцой побежал ко входу. — Вот у меня работа: иметь дело с такими, подлыми да плюгавыми… Впрочем, не по работе я здесь, из-за Тани».

Он с равнодушным видом отхлебнул остывшего кофе, хотя внутренне подобрался: враг уже направлялся к его столику. Сел напротив, чинно подобрав брючки. И, не здороваясь, спросил:

— Как успехи в поимке мальчика?

Залесский смерил его взглядом:

— Вы говорите так, будто я обязан перед вами отчитываться.

— Никто никому не обязан, — дернул плечом Василенко. На его рыжеватых волосах блестели капли дождя. — Просто хотел поменяться информацией.

— Интересно, какой?

— Вашу девочку отследили. Хорошая идея — улететь на юг. Отдохнуть, погреться… Только почему она не осталась в Геленджике? Зачем-то поехала в Новороссийск. Ну не курортный же город! Вы ей не объяснили?

Залесскому удалось сохранить непроницаемый вид, но пальцы дернулись — так захотелось сжать в кулаке эту тощую шею, свернуть на бок нагловатую ухмылку победителя, которым себя считал Василенко! Так, не нервничать. Возможно, он знает не так много, как хочет показать.

— Новороссийск? — ухмыльнулся в ответ Залесский. — И всего-то? Вы напрасно платите своим ищейкам.

Василенко еле заметно двинул ртом, но улыбка сразу стала приклеенной. «Блефовал, — понял Юрий, и от сердца чуть отлегло. — Но всё равно нужно предупредить Таню, чтобы сидела дома, и Михалыча — пусть сам снабжает её всем необходимым».