Я еще не жила

Этель мимолетно подумала о девушках из высшего общества. Иногда она завидовала этим барышням, которых лелеяли, как фарфоровых кукол, и которым все стремились услужить, – но чаще жалела. Жизнь богатых наследниц была скована столькими условностями и предрассудками, что они вздохнуть не могли свободно, и каждый их шаг был на виду и обсуждался сплетниками…

Этель натянула длинную, до пят, хлопковую рубашку, под ней сняла панталоны, отстегнула черные чулки и сняла пояс. Уф, наконец-то! Она забралась наверх и юркнула под теплое одеяло из клетчатой шотландки, вдохнув запах свежевыстиранного белья: постельное белье на «Титанике» меняли каждый день.

Подложив локоть под голову, Этель некоторое время размышляла о том, куда она плывет и что готовит ей будущее. Сегодня это уже не означало непременное замужество, чтобы впоследствии полностью посвятить себя семье; хотя замужество оставалось наиболее желательным, и других путей для женщины по-прежнему было мало. Отец когда-то обмолвился, что хотел бы, чтобы Этель выучилась на врача… и Этель честно ответила, что не находит в себе такой самоотверженности.

Женщины-врачи существовали, но встречались очень редко; и чтобы добиться успеха на этом поприще, требовались безграничный энтузиазм и упорство. Доктор Бертрам и сам понимал это, и больше о своей мечте не заговаривал; однако по его настоянию – и по собственному желанию – Этель окончила курсы сестер милосердия в Лондоне. Теперь она могла оказать первую помощь при ранении, переломе, обморожении, сердечном и желудочном припадке, сделать инъекцию… Хотелось бы надеяться, что эти навыки понадобятся ей нескоро.

Этель незаметно крепко заснула. Но сон ее был удивительно ярок, в нем сменялись какие-то пугающие экзотические образы. Последняя царица Египта и ее возлюбленный Марк Антоний сходили со страниц, но они были плоскими, неживыми и не могли причинить ей вреда… а потом она увидела уродливую мумию в стеклянном ящике, и услышала в своей голове отчетливый властный голос:

«Забудь о них. Они никогда не существовали. Есть только я».

Этель вздрогнула и проснулась: сердце колотилось, она покрылась испариной. Голос из сна все еще преследовал ее – и она помнила, что тот сказал! Антоний и Клеопатра никогда не существовали?.. Что это значит?

– Ну конечно, не существовали, – в таком образе, в каком мы их знаем, – прошептала Этель, садясь в постели. – То, что о них написано в книгах, – лишь досужие фантазии…

Но кто говорил с ней во сне? Неужели мумия? И во сне она понимала ее язык?

– У тебя самой ум за разум заехал, сестричка, – пробормотала Этель. – Вот уж кому следовало бы обуздать свою фантазию!

Только тут она заметила на ночном столике поднос с чаем. Этель покраснела и быстро спустилась с кровати. Здесь внизу, конечно, нельзя было определить время суток, но девушка чувствовала, что время завтрака давно прошло.

Она умылась, надела сменное белье: вчерашнее нуждалось в хорошей стирке. Ей бы и самой сегодня принять ванну – нужно предупредить джентльменов… Этель надела шерстяное платье с воротничком из ирландских кружев и опаловой брошью под горлом; волосы скрутила узлом на затылке.

Поставив поднос на колени, она наконец-то принялась за свой завтрак. К чаю ей подали восхитительные булочки с корицей, ежевичный джем, масло и бокал апельсинового сока.

Тут Этель заметила, что на подносе лежит свернутая в трубочку газета – «Атлантик дэйли бюллетин». Брат принес, не иначе!

Девушка схватила и развернула пачку листов, пахнувших свежей типографской краской. Она быстро пробежала их глазами, и заметку Хью нашла на третьей полосе.

«Древняя мумия мстит за себя!

Читателю небезынтересно будет узнать, что на борту нашего чудесного судна находятся не только многие ныне здравствующие, но и одна давно покойная именитая особа. Мумия египетской принцессы и жрицы Амен-Оту, жившей в эпоху царя-еретика Эхнатона и пользовавшейся славой прорицательницы, была обнаружена в восьмидесятых годах прошлого века и принадлежала к частной коллекции: ныне она следует на выставку в Лос-Анджелес. Примечательна не только ее большая культурная ценность – с этой древней египтянкой связан ряд загадочных и необъяснимых происшествий.

Первым ее приобрел некий британский джентльмен, страстный коллекционер. Вернувшись со своей покупкой в Англию, он решил сфотографировать изображение жрицы, которое было нарисовано на крышке саркофага. Но фотограф сообщил, что при проявке фотопластины обнаружил на ней лицо неизвестной женщины с угрожающим выражением.

Суеверный владелец мумии поспешил подарить ее Британскому музею. Всего через неделю служитель музея, принимавший подарок, внезапно скончался. Его помощник споткнулся и получил серьезные травмы. Фотографу, решившему сфотографировать мумию, по пути домой раздробило пальцы на руке дверью в метро.

Не обошли трагедии и тех, кто потревожил покой мумии в Египте. Археолог, откопавший ее, вскоре случайно прострелил себе руку из ружья. Руководство музея решило убрать мумию в подвал, от греха подальше.

Через некоторое время мумию пожелал купить американский коллекционер, и работники музея с радостью избавились от такого опасного экспоната. Лорд Каннервилль должен доставить жрицу за океан и передать новому владельцу – и с момента погрузки на пароход она ведет себя спокойно.

Очевидно, нашу древнюю принцессу удовлетворили королевская роскошь и заботы, которыми ее окружили на «Титанике», и никаких новых каверз с ее стороны не предвидится…»

Пораженная этой хроникой, Этель уронила и рассыпала газетные листы. Неужели что-то из описанного правда?..

Но здесь как раз наиболее вероятны совпадения. И, конечно, Хью мастер собирать всевозможные сплетни и придавать им видимость правдоподобия…

Поднявшись, Этель быстро собрала с пола листы и отложила газету. Она гордилась успехами Хью, но терпеть не могла этот фамильярный, дурашливый тон – язык дешевых сенсаций, которого требовала от него работа.

И, хотя мумия древней женщины теперь являлась всего лишь музейным экспонатом, выглядела эта реклама плохо – почти как глумление над мертвыми.

Этель принялась за еду и быстро расправилась со всем, что ей принесли. Не успела она отставить поднос, как вошла молодая горничная – румяная рыжеволосая ирландка, со стопкой свежего белья. Она приветливо улыбнулась Этель.

– Доброе утро, мисс! Вы хорошо себя чувствуете?

– Да, благодарю. – Тон горничной показался Этель странным, и она нахмурилась. – А разве я плохо выгляжу?

– Вовсе нет! Просто…

Горничная не закончила и, поспешно отвернувшись, принялась перестилать белье. Но, сдернув с кровати простыню, она вновь обернулась к Этель.

– Вы стонали во сне, – сказала девушка. – Я принесла вам чай по просьбе мистера Бертрама, вашего братца. Он заботится о вас, – прибавила она, как будто это было и без того непонятно. – И тут я услышала, как вы бредите!

– Вот как? Я что-то говорила?

Этель стало тревожно и неловко, что это услышали посторонние люди.

– Да, мисс.

Рыжеволосая горничная привычными ловкими движениями сняла и сложила белье, а потом повернулась и села на краешек стула. Она стрельнула глазами по сторонам, точно опасаясь, что кто-нибудь заметит такое нарушение служебных обязанностей.

– Вы говорили: «Я еще не жила! Не жила! Отворите мне темницу!» Какие-то жуткие вещи, – сказала девушка, поежившись. – Я постояла тут, пока вы не затихли, но вас было велено не будить. Вот я и ушла, только сейчас вернулась.

– Ничего себе, – пробормотала Этель. Это все меньше и меньше ей нравилось. – Но вы не обращайте внимания, со мной такое бывает, – сказала она, взглянув на ирландку.

Горничная кивнула, хотя продолжала глядеть на нее со жгучим любопытством и опаской.

– И… прошу вас, заберите мое белье в стирку тоже, – прибавила Этель, немного смутившись.

– Конечно, мисс.

Горничная быстро застелила постель, сделала книксен и ушла, забрав стопку грязного белья. Поколебавшись, Этель все же нажала на кнопку и вызвала стюарда, который унес посуду. Потом девушка покинула каюту. Брат все еще не возвращался, и она решила подняться наверх на лифте. Этот огромный нарядный механизм она еще не опробовала – и так было быстрее!