Страница 5 из 25
Куруш продолжал сидеть в высотном тенистом саду вспоминая пролетевшие годы. Он считал себя уже в возрасте, но и половины ещё не сделал из того, что задумал. Царь царей прекрасно понимал, что не успеет, жизни не хватает и скорее всего Вавилон станет его лебединой песней.
Выпал из его полководческой команды Харпаг. Он стал стар и на его плечи лёг нелёгкий груз правления огромной чужой страной. Умер Мазар, великий воин и незаурядный полководец его армии. Но рядом оставался Тигран, готовый сломать хребет армии вавилонян, да и Эбар в Эламе засевший в тылу противника ждёт только сигнала, но Куруш медлил. Он сам ждал сигнала. Особого сигнала от своего божества – Ахурамазды.
Глава вторая. Что посеешь, то пожнёшь. Что пожнёшь, то поешь. А поел – понос сделался. Оттого сорок раз подумай для начала что засеиваешь.
Время неумолимо шло, порождая воинов нового поколения. Было их четверо молодых и разных, кому судьба по своей воле начертала поменять приземлённую и безбедную, но тоскливую и однообразную жизнь, на походную, смертельно опасную, но до безумия интересную.
Самый старший из них – Шушпан. Детина крупный, значительно переросший габаритами сверстников, вымахавший почти под три аршина. Откормленный до скотского безобразия с заплывшими поросячьими глазками, с круглой лоснящейся мордой, посаженной на плечи без шеи. Его чёрные, вечно грязные волосы свисали сосульками ниже плеч. Пузо «мальчик» отрастил больше папиного.
Ручищи, как ноги у нормального мужика. Силища медвежья, а то и по более, по крайней мере молодые берёзки выламывал с корнем. В манерах дикий, бесшабашный, вернее вообще безголовый от роду, а потому тупой как пень и абсолютно ничему не обученный. Но все недостатки морального урода покрывались одним достоинством – он являлся сыном главы поселения и этим всё сказано. Ленив в делах и похотлив на пакости, в общем, как и все подобные ему.
По правде сказать, только в этом деле Шушпан и преуспел в своей помоечной жизни. По молодости шалости казались безобидными, а вот как подрос и вымахал, так и пакости стали куда чувствительными. Справиться с ним селяне не могли, так как папаша покрывал все его прегрешения и всё-то ему сходило с рук как с гуся вода.
Ну поругается родитель прилюдно для пущего вида и собственной важности, ну пару затрещин отпустит если дотянется, а ему такому бугаю затрещины отца как комариный укус, не более. Хмыкает нагло себе под нос и опять за своё.
Только вот последняя его выходка взбудоражила народ не на шутку. Повздорил Шушпан с одним селянином. Ну, что значит повздорил? Тот лишь нелицеприятно высказался про его безобразия, а Шушпану донесли. Вот бугай и попёрся спьяну разбираться, дебил психованный.
С мужиком подрался, вернее, избил его до беспамятства. Ну искалечил обидчика – это ж полбеды, никто бы за горемыку не заступился, но зачем этот обормот его дочь, девку навыдане силой взял прямо на вскопанных грядках, и притом на глазах у матери?
Это оказалось уже перебором, не лезущим ни в какие ворота. Ну и что, что та кинулась на посильную защиту отца и то, когда уж тот упал без сознания. Голосила, вешалась на руки Шушпану, только чтоб до смерти не забил. Ну укусила пару раз. Что ж за это девку то насильничать?
Селение тут же встало как по тревоге «на уши». Мужики схватились за оружие, бабы за серпы и вилы, и всей гурьбой накинулись на большаковский дом, требуя выдать обидчика на расправу, но и тут папаша его выручил своей властью, хоть и не без труда, но всё же ему удалось утихомирить разъярённую толпу.
Мужику за покалеченную морду, выбитые зубы, и за испорченную девку дал откупную, и немало отвалил чтоб все заткнулись. А своего непутёвого сына прилюдно из поселения погнал в шею, то есть отправил на службу в ближайшее стойбище степной орды определяться в касаки «по собственному желанию».
Большак детей настрогал как гусей в огороде. Одних мужиков пяток штук, не считая девок. Шушпан оказался четвёртый по рождению, притом четвёртым он стал всего-то как пару лет назад, а до этого значился младшим из сынов, любимым и балованным. По законам того времени старшие учились хозяйскому делу и вырастая заводили собственное хозяйство, а младшему оставался отчий дом по наследственному праву.
Вот и растили Шушпана в баловстве, вседозволенности как любимчика и наследника, а как баба большака ещё мальчонку принесла два года назад, так и Шушпан вроде как лишним стал.
К труду необученный с детства, мужицкому делу неприученный с малолетства. К тому же возненавидел младшего братца лютой ненавистью и от всего этого ударился в пьянство и постылое дебоширство. Отцу своему и то до икоты надоел, тот уж не знал, как избавиться от балбеса.
С годами большак и сам стал побаиваться его. Несколько раз намекал, мол шёл бы ты в вольные касаки зарабатывать походами себе на жизнь, а тот, как бычок упрётся, не хочу и всё. Мол, что я там забыл в ваших сраных походах.
А тут как всё поселение вилами припёрло, папаша под общий гул и в своё облегчение погнал сына из родимого дома. Так Шушпану и деваться стало некуда кроме как подаваться в касаки.
Вторым отправили в орду Моршу, «хитро выделанного». Одногодок с Шушпаном по возрасту, родившийся чуток лишь попозже, и по совместительству его первейший собутыльник, лучший и единственный «дружбан».
Морша во всём казался каким-то усреднённым. Среднего роста, а сложен вообще так себе, ниже среднего. С виду не красавец, но и уродом назвать язык не поворачивался, зато в душе – полное говно. По натуре мерзкий, наглый и до безобразия сволочной. Со сверстниками и младшими, заносчивый, в разговорах нахрапистый, но таким он являлся лишь в компании Шушпана, да и то пока из взрослых никто не видит.
В проделках, как правило, бедокурили на пару, но благодаря своей склизкой натуре изворотливой Морша всегда ускользал в самый последний момент и каждый раз становился вроде бы как не при делах. Даже когда селяне устраивали разбор, он в раз делался «побитой собакой», эдакой «целомудренной овцой» и самым безобидным созданием. И всегда оказывалось, что он ни в чём не виноват и чист как слеза. Он ничего предосудительного не делал, да и вообще просто ходил мимо никого не трогая. Наоборот, Шушпана удерживал за руки, наставлял праведным словом на путь истинный и, если бы ни он, так вообще не понятно, чтобы было бы.
По правде сказать, в последней выходке, переполнившей чашу терпения Морша действительно участия не принимал, где-то прячась. Так получилось, что Шушпан бегал разбираться с обидчиком в одиночку, хотя тут тоже как посмотреть. Ведь обидную весть Шушпану именно он принёс и так разукрасил обидчика в словах, что детина спьяну словно озверел.
Морша, видимо задницей почуяв неладное, за Шушпаном не побежал, тем не менее народ и его потребовал отправить на перевоспитание. И так как пацан тоже в семье хаживал в средних сынах и также надоел отцу как горькая редька, то невелика потеря. Вот и отправили его за компанию с Шушпаном.
Третьим в касаки отправился белобрысый Кулик. Молодой совсем, кому по годам вроде, как и рановато ещё было. Добрый малый. Он ни с Моршей, ни с Шушпаном никоим образом не знался. По статусу вдовий сын, но, как и те двое, тоже значился средним сыном. Рос при доме и при большом хозяйстве со своими братьями и сёстрами.
Их отец пропал где-то в походах. Ушёл касачить и уж пять лет от него ни слуху, ни духу. А как прошлой осенью вестник из орды весть принёс о его погибели где-то в дальних краях, по рассказам неведомых Кулику, так пацан и засобирался отправиться по следам отца.
Мать поначалу ревела, билась в истерике, мол никуда не отпущу. Братья-сёстры отговаривали, мол зелен ещё, подрасти чуток, но он упёрся на своём. Семья смирилась, стали собирать в дальнюю дорогу, а тут и эту парочку попёрли в том же направлении. Только он с ними не пошёл, зная их гнилостную натуру.
Кулик не обучался воинскому делу. Учителей не имел. Что отец в детстве показал, то и помнил, как помнилось. Конём, правда, правил умело со сноровкой бывалого. С жеребёнка под себя коня растил и, по сути, он являлся для него единственным другом, а вот из людей друзей совсем не водилось.