Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута» (Записки импотента) и другие повести

Вильям Богуславский

Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута» (Записки импотента) и другие повести

© Вильям Богуславский, 2020

Тетрадь из прикроватной тумбочки больницы «Асута»

(записки импотента)

Город Крайск. Первая городская больница. 11 августа 1997

Я стоял перед ним в приспущенных штанах, а он снял резиновые перчатки.

– Твои анализы я перепроверю, оставлю тебя на недельку у нас – может, что-то большее прояснится.

Он перешел на другую сторону стола, сел и (как мне показалось), посмотрел на меня с некоей усмешкой, мелькнувшей на гладко выбритом лице.

– Передай маме, чтобы она не беспокоила моих друзей. Ты совершенно здоров. Тебе посоветую завести тетрадь и записывать все, что покажется интересным. Лучшая медитация!

Некоторое время помедлив, он смотрел на меня.

– Студент? – сказал он. – Тем более политехнический институт!

– Третий курс, – сказал я.

– Палата, в которой ты будешь, – с тяжелыми больными. Готовится к операции Степан Евдокимович Ходоров, дело не в том, что он известный человек, изобретатель. Он свое положение понимает. Выговориться – для него облегчение. Да и для тебя должно быть любопытно. Не всегда это бред.

Он нажал какую-то кнопку, и в двери появилась медсестра – высокая девушка с кокошником на голове, из-под которого выглядывали свёрнутые в клубок светлые волосы.

– Отведешь больного в экспериментальную палату, ознакомишь с порядками.

Так я оказался на приеме у главврача первой городской больницы Крайска, уролога, кандидата медицинских наук Виктора Петровича Беспалько, которому моя мама, тоже врач, но педиатр, через знакомых меня показала.

Медсестра, сопровождавшая меня, толкала перед собой тележку с аккуратными ящичками.

– Зовут Светланой, – живо говорила она, – можно Света, а Светик – это не для тебя. А то сестричка, сестричка! Что-то экспериментальную загружают… Вчера на катафалке больного хлопца положили. Плачет бедный. А познакомишься со Степаном Евдокимовичем, Ходоровым, есть такой, – поумнеешь!

Я в синем с белыми пятнами от дезинфекции халате, зажимая полы, поспешал за ней.

– Больница наша считается инфекционной, – продолжала она, – посторонним вход запрещен. Общаются вон, через ограду. А наш корпус особенный – только четыре койки. Виктор Петрович помещает экспериментальных, он сейчас работает над докторской диссертацией, и я туда теперь по графику бегаю. Вот, все со мной. А тебя почему кладут?

– Ты, как я вижу, шустрая, узнаешь?

– У Виктора Петровича тайна Гиппократа. Захочет – скажет, а так ни – ни! Его жена в нашей больнице тоже работает, так я их никогда вместе не видела! Вот вход!

Я разглядывал, все-таки бывшая крепость. Может, это когда-то был боевой бастион, он отстоял отдельно от других корпусов. Возможно, какой-то штаб, но было пристроено крыльцо, и в палату вела одна дверь!

Только вошли, с койки напротив под окном приподнялся человек в наброшенном на плечи халате, худой с изможденным, злобно морщинившимся лицом и – выкрикнул:

– Сестра, двадцать пять минут! Я буду жаловаться Виктору Петровичу!

– Степан Евдокимович! Где ваша задница! – Светлана из своей тележки не торопясь достала шприц, по оголенному месту сделала неожиданный шлепок.

Позже я узнал, что если зажать между пальцами шприц, это уже особо профессиональный шик, шлепок с уколом – безболезненный!

– Спасибо!! Но придерживайся графика! Виктору Петровичу напомни, чтобы увеличил дозу!

Светлана показала мне койку.

– Твое место, – негромко сказала она, – еще наслушаешься!

Палата показалась большой, почти квадратной с низким потолком, три вытянутые окна и четыре койки. Одна, ближе к входу, пустая.

…Уже к вечеру меня позвали к ограде. Понятно. Появилась моя мама, прильнула к решетке и озабоченно смотрела.

– Ну как, Изенька? Я уже поговорила c Беспалько, и он мне сказал…

То раздражение, которое у меня копилось целый день, прорвалось.

– Что ты лезешь? Мало того, что ты упекла меня в эту клетку, ты еще и тут продолжаешь дальше совать свой нос. Я сам все знаю! И не появляйся тут, и без тебя тошно! Принеси общую тетрадь и ручку!

Так я оказался с тетрадью, и на первой странице пишу:

«Проба, проба, проба. Крепость. Воздвигнута в далеком прошлом, охранять Украину от набегов татар и турок. В наше время на ее территории больница во главе с главврачом Виктором Петровичем Беспалько.

Слева от меня оторвался от подушки и повернул ко мне круглое лицо молодой парень. Видно, положенный вчера. Дальше под окном явно старый человек, седой, небритый, покосился и отвернулся. И совсем напротив под вторым окном, – тот, который нас встретил. О нем, значит, говорил Виктор Петрович!

Вот так сразу представилась мне компания, в которой я оказался. И вскоре я уже знал, с чем каждый здесь лежит. О себе я почти ничего не говорил, да и не очень интересовались, каждый был занят собой.

Убедился, эти записи даже для себя требуют определенного порядка, лучше писать новое с промежутком и, как говорят, с красной строки, а воспоминания тоже как-то выделять, я решил – восклицательными знаками:

!!!

Все началось с того мальчика Юры, москвича, который приехал на каникулы с мамой к своей бабушке к нам в украинский районный центр Дымово. Москвич – и от нас, местных, он резко отличался. Было ему лет двенадцать-тринадцать не намного меня старше. Столичный, причёсанный, наискосок шлейка к синим штанишкам, важничал, но вместе с нами бегал. А самым излюбленным местом наших игр было старое запущенное кладбище вокруг «могилы». Так назывался курган, осевший от времени, и все еще возвышающийся над заросшими бурьяном редкими крестами и могильными плитами. Говорили, что там захоронен какой-то важный хан времен татаро-монгольского нашествия. И слава об этой могиле шла нехорошая, будто какие-то колдовские силы от нее исходят, даже хоронить вокруг него перестали, но нам мальчишкам лучшего места для игр не найти, особенно в прятки.

Как сейчас помню. Было лето, мы играли, и мы с этим Юрой залегли на самом верху «могилы», довольные, в заросшем кустарнике нас не найдут. И вдруг этот Юра расстёгивает свои штанишки, сдвигает трусики и показывает на свою «пипирку».

– Смотри!

И я вижу, как она вдруг оживает и становится столбиком.

– А ты можешь?

Я сдергиваю штаны, начинаю тужиться, надуваться, но ничего не происходит.

– Эх ты, импотент! – сказал этот Юра.

Забыл я об этом, но потом значительно позже все чаще вспоминал.

Я был тогда в седьмом классе. Среди ребят ходила подначка, вроде бы хохма такая. Соберутся, и весельчак невзначай произносил:

– Кто дрочит, у того на ладонях волосы вырастают!

И тут обязательно кто-то под общий смех смотрел на ладонь.

В классе учился Костя Худолей. По возрасту значительно старше нас. Так он и был главным онанистом, не считал он это чем-то зазорным. При случае, расслабившись, объяснял затаившим дыхание.

– Главное найти описание, где реально рисуется. В заграничных романах лучше всего. Сейчас у меня «Госпожа Помпандур и ее поклонники». Смак – обстановка. Я закрываю окно и зажигаю свечку, ставлю ближе на табурет, чтобы можно было читать. Дохожу до момента. Эх!! Это тебе не Дунька Кулакова!

Но я онанизмом не занимался.

Очень откровенным и простодушным оказался мой сосед справа, как я и догадался, доставленный недавно. Украинец. Почти все здесь украинцы, но говорят по-русски, а он выражается на суржике, смеси русских и украинских слов, которые я для себя перевожу. Мыкола – дальнобойщик, и рейсы его чуть ли не до Иркутска. Попал в больницу, по его мнению, из-за длительного сидения в кабине за рулем. Одно яйцо у него распухло, стало величиной в цветной сине-лиловый шар. В свое время он окончил курсы автомехаников и рассказывает, как выдужает и будет работать в гараже, ремонтировать машины – «Тилькы не сидить на яцйях». Его брат, с завистью говорит он, здорово устроился, двое вкалывают, а он принимает заказы.