Стременчик

Молчаливое позволение бакалавра добавило ему отваги. Он сидел тихо, дожидаясь, что с ним решит Рыба. В полдень осторожно отворилась дверь, старик принёс кусочек хлеба и полевку в горшке, оторванную от своих уст, чтобы его покормить, велел Гжесю есть, сам присев на лестницу от катафалка.

– Идти! Идти! – начал он беспокойно бормотать. – Хорошо это говорить, а ты знаешь дорогу? До Кракова далеко… тракт есть, но дорог много, а если заблудишься?..

– Люди говорят, всякая дорога на конце языка, – ответил Гжесь.

Бакалавр посмотрел.

– А что если старик в погоню пойдёт или пошлёт? – спросил он.

– Сам поехать не может, – проговорил мальчик, – послать некого. Подумает, что я уже сегодня сбежал, и догнать меня не сможет, и наконец… наверно, не очень обо мне забеспокоится.

Опираясь на руку, Рабы думал.

– Живчак завтра до наступления дня едет в Дуклю и Старый Сандч за покупками, а вроде бы и в Венгрию. Можно попросить, чтобы тебя посадил на телегу и довёз хоть куда-нибудь, он один едет… Из Сандча до Кракова…

– Справлюсь, – прервал Гжесь смело, – не бойтесь за меня.

– Но захочет ли Живчак, и не испугается ли твоего отца? – добавил Рыба.

Живчак обычно привозил товар из Венгрии, человек смелый, имел вооружённую челядь, потому что в те времена безоружному на трактах, особенно в чужом краю, нельзя было показываться. Знал его Рыба, и решил сразу с ним поговорить; таким образом, закрыв Гжеся снова в комнате, он пошёл в город.

Зажиточный возница имел свой собственный дом в Саноке, и хотя, постоянно толчась по трактам, мало в нём пребывал, считался богатейшим из мещан. Бедный бакалавр для него не много значил, но всегда облачение священника на нём уважали.

Когда Рыба, восхваляя Христа, вошёл в дом, застал Живчака с двумя компаньонами, крестящегося при мёде.

Возница и купец, увидев его, сначала был уверен, что бакалавр, как то несколько раз в год случалось, пришёл, чтобы выпросить себе какой-нибудь кусочек сыра, платя за него пожеланием счастливой дороги и обещанием молиться.

Однако он весело его приветствовал и поставил перед ним кубок. Рыба, приняв мёд, недовольный тем, что застал тут лишних свидетелей, долго сидел молча… Мещане, однако, разошлись.

– Я имею к вам просьбу, пане хозяин, – отозвался бакалавр, пользуясь тем, что остались одни, – но она особливого рода, и сам не знаю, как начать.

Живчак перед ним остановился.

– Говорите-ка, – сказал он коротко.

– Вы понимаете, потому что вы бывалый и мудрый, пан хозяин, – начал бакалавр, льстя Живчаку, – что кого Бог к себе зовёт, тот должен слышать Его голос.

Живчак дал знак головой, что и он так думал, но совсем не понимал, что это могло означать.

– У нас в школе мальчик, которого Господь Бог, видимо, предназначил для своей службы, – продолжал далее Рыба, – а тут упрямый отец не даёт ему учиться… Нет иного способа, только мальчику, который хочет учиться, вымостить дорогу и послать в школу получше, чем наша. В Краков ему нужно, к Панне Марии…

– А чем я могу вам в этом помочь? – спросил удивлённый Живчак.

– Вы, по-видимому, едете в Дукли, а может, и до Старого Сандча, – сказал Рыба.

– Верно! – подтвердил Живчак.

– Тогда бы из любви к Богу могли подвезти бедолагу, – докончил бакалавр, опуская руку к коленям Живчака.

Мещанин был как-то равнодушен, покачивал головой.

– Кто этот ваш мальчик? – спросил он. – У отца его красть… собственное дитя! А если бы так моего кто-нибудь хотел взять!

– Вы бы, наверное, Божьей воле не противились? Потому что вы человек набожный и разумный, и знаете, что не годится.

Живчак по-прежнему крутил головой, не совсем убеждённый.

– Чьей же это мальчик? – спросил он.

Бакалавр ещё колебался с ответом, и добавил:

– Его мучает отец за то, что хочет учиться, а мальчик уже сейчас поёт в хоре и пишет так, как ни один из нас!

– Может, он один у него? – вставил Живчак.

– Двое их у него, – сказал живо Рыба.

Смотрели друг другу в глаза, мещанин не показывал охоты вмешиваться в щекотливое дело.

– Скажите мне, чей мальчик? – спросил повторно Живчак.

– Не выдадите меня всё-таки? – пробубнил бакалавр.

– Разве я такой, что тянет за язык, чтобы продать человека? – огрызнулся обиженный мещанин. – За мной этого нет.

Бакалавр встал с лавки и поцеловал его в плечо.

– Имейте сострадание, – сказал он.

Потом огляделся вокруг и шепнул ему на ухо:

– Старший Стременчика…

Глаза у Живчака засмеялись… предзнаменовение было хорошим. Он знал старого Цедро, не один раз с ним ссорился и не мог вынести его шляхетской гордыни, которая перед мещанским богатством головы согнуть не хотела.

– Мальчик Стременчика, – воскликнул он. – Не удивительно, что от него убегает, потому что с этим палачом никто не выдержит. Он разбойник, только счастье, что сил уже не имеет, а то с ним каждый день пришлось бы сражаться. Едет один воз, крытый шкурами, – добавил он, – мальчика в середину прикажу посадить и до Дукли, а может, и до Старого Сандча повезу, но что потом, потому что я в Венгрию вернусь?

Бакалавр аж руки сложил от благодарности и воскликнул:

– Из Сандча пойдёт пешком! Справится… В монастыре его покормят, потому что там панны от дверки никого голодным не отправляют…

Живчак смеялся.

– Поделом старому пану! – добавил он. – Есть нечего, а свою макушку так держит, точно она золотая, и нет других людей на Божьем свете. Все убедятся в этом, когда от него сбежит собственный ребёнок…

– А! – вздохнул Рыба. – Мальчик бы отцовскую строгость перенёс, потому что терпеливый и честный, но хочет учиться, а родитель ему запрещает.

– Да, чтобы сделать из него такого же бездаря, как сам, – крикнул Живчак. – Не умаляю я почтения к шляхте и панам, они всё-таки бьются и защищают нас, и нужны на свете, но и другие люди тоже нужны, хоть землю пашут и товары возят…

– Либо Бога прославляют, – прервал бакалавр.

Живчак склонил голову.

– Значит, мальчика возьмёте? – спросил обрадованный Рыба.

– Почему не взять! – сказал Живчак. – Вы говорите, что это будет во славу Божию… ну, и от палача вызволить тоже заслуга. Только пришлите мне его с утра, потому что я его ждать не думаю. Кому в дорогу, тому пора. Дни становятся жарче, до стоянки нужно по холодку ехать.

– Я вам сам его приведу, – благодаря, добавил уходящий бакалавр.

Потом он поспешил в школу, чтобы и добрую весть принести запертому, и вызволить его из комнаты. Уже не было причины опасаться нападения старого Цедро, поэтому Гжесь перешёл в каморку.

Когда это происходило в школе, Стременчик постоянно ожидал возвращения сына, в его голове не могло уместиться, чтобы ребёнок посмел от него сбежать. Это укрывательство после вчерашнего избиения показалось достойным сурового наказания. Бить его снова он имел отвращение и боялся собственной вспыльчивости, потому что молчаливое терпение ребёнка пробуждало в нём ярость. Решил, поэтому, как только тот появится, посадить его в тёмный погреб на хлеб и воду.

Збилут тоже ждал знака, что Гжесь вернулся. Но оба ждали напрасно и гнев отца всё возрастал.

Пополудни уже вместо того, чтобы закрыть в погребе, он поклялся себе сначала побить его и держать до тех пор, пока не пообещает исправиться.

Вечером беспокойство возросло, Гжеся не было… Даже Збилут к отцу не смел приблизиться.

Надежда на возвращение сына всё ослабевала, старый Цедро то воспламенялся гневом, то упрекал себя. Невольно собирались под веками слёзы. Збилут издалека пару раз пробовал что-то шепнуть ему, и не получал ответа. С лицом, обращённым в сторону костёла, Цедро долго стоял, бормоча что-то невразумительное. Наступила ночь. Гжеся не было.

Ложась спать и целуя отцу руку, Збилут хотел что-то поведать о брате, Цедро ударил о пол ногой.

– Слышишь! Чтобы его имени больше мне не решался напоминать!

Юноша на этом выиграл, потому что, будучи у отца единственным ребёнком, тот глаз с него уже ни на минуту не спускал!