Запас прочности

Поэтому, когда он попытался, что называется, «запудрить мозги» Елизавете словом, быстро понял: не туда пошел, надо попроще. Дима улыбнулся и по-дружески, как старой знакомой, принялся рассказывать:

– Так, значит, насчет братца твоего. До чего же додумались сорванцы. Матвей твой с дружком, пока не знаю, как его зовут, взяли червонец, иголкой прицепили с краю за ниточку. Червонец бросили на дороге, а нитку протянули в кусты и сами там спрятались. Нитку, конечно, замаскировали – пылью присыпали, благо ее там хватает, и стали ждать, когда рабочая смена домой по этой дорожке пойдет. Дождались: работяги идут, кто-то обязательно червончик заметит, наклонится поднять, а он перед самой рукой – бац! – и уехал. Мужик шаг вперед, снова наклоняется, а червонец снова уплыл! И так раза три-четыре. Потом сорванцы совсем затягивают бумажку к себе в кусты – и ходу! Да так ловко, что мужик несчастный не поймет, куда деньги девались! А эти нахохочутся, и за старое. Так они дней десять над рабочим людом потешались. Развлечение нашли! Пока кто-то в горком комсомола не пожаловался. Ну вот. А для меня проблем нет – сам в детстве шухарил немало. Сразу и вычислил. Ну, обоих прихватить не удалось, а Матвея твоего привел вот, для разбора полетов. – Он помолчал и добавил: – Такие дела. Что скажешь?

Лиза подняла глаза, покачала головой.

– Да, дела так дела. Вот Мотька. Неугомонный. Вечно что-нибудь придумает, в какую-нибудь историю вляпается, потом родители за него отдуваются. Правда, он безобидный, душа добрая. А вот подшутить, посмеяться – это хлебом не корми.

Дима возмутился:

– Добрая душа! Да один мужик из-за этого червонца в больницу угодил! Дело не в деньгах, а никак он уразуметь не мог: как это он все мимо деньги промахивается! И хлопцы увлеклись, вовремя ее не убрали. Так он за червонцем этим тянулся-тянулся, пока в кювет не упал! Народ кругом хохочет, с ног валится, а сообразить никто не может, в чем дело! Хорош добряк!

Лиза задумалась, посмотрела на Диму.

И глаза их встретились. И шевельнулось вдруг что-то в душе у Лизы, не смогла отвести взгляда. И он не смог. Так и смотрели друг на друга. Минуту. Может, больше. Как будто пропало время. Лиза прикрыла глаза, на душе у нее стало тепло, и вдруг появилась, пришла к ней невесть откуда, будто в небесах зародившаяся мысль, простая, ясная и неотвратимая в этой простоте: «Так вот же он, мой человек». И это появившееся в душе тепло стало растекаться по телу и скоро заполнило ее до краев, и подступило к глазам, и они распахнулись, и полился из них какой-то новый свет. Из глубины, из самого ее естества, засветилось зарождающееся незнакомое чувство, лучезарным потоком опрокинувшись на Диму. Она замерла и смотрела, смотрела, не двигаясь и не отрывая от него взгляда.

И в нем что-то изменилось. И он не мог отвести глаз от Лизы. Кровь как будто застыла, сердце подпрыгнуло к самой гортани и осталось там. Дима замер, потом неожиданно для себя дотронулся до ее щеки пальцами дрожащей руки и чуть слышно спросил:

– Что ты?

И все смотрел, смотрел на нее… Потом просто сказал:

– Давай пойдем сегодня в кино. – Кивнул в сторону клуба. – Там сегодня кинокомедия. «Весёлые ребята». Говорят, хорошая, смешная.

А Лиза ничего ответить не могла. Комок застрял в горле, не давая дышать, на глазах выступили слезы. Новое чувство охватило ее, и она не знала, что с этим делать.

Дима не сказал, шепнул:

– Ну что ты, глупенькая?

Неожиданно для себя он привлек девушку, прижал ее к груди. Лиза послушно вжалась в его тело и так легко и уютно себя почувствовала, так естественно, что ничего другого ей сейчас не нужно было. Она проглотила застрявший в горле комок и тихонько, как по секрету, шепнула:

– Пойдем.

Вот так, нежданно-негаданно и началась их любовь.

А на выпускной вечер Дима пришел вместе с секретарем райкома комсомола. «Вот это да! Ну что, Санёк? Что скажешь? Теперь попробуй отметель! – думала Лиза, глядя, как Дима рядом с директрисой усаживается в президиуме. – Как же это я сразу не сообразила, что инструктор горкома комсомола не то что имеет право, а, может, обязан присутствовать на таком мероприятии? Обязан, вот! – нашла она нужное слово. И какой-то Степанко еще вздумал не допустить его присутствия на выпускном вечере в лучшей школе города? Дудки вам, Александр Иванович, дудки. – Лиза задумалась. – И Димка тоже хорош – нет бы сразу сказать мне, что будет на выпускном как представитель горкома. Надо было на нервах поиграть! Божиться вздумал. Ну погоди».

Сашка Степанко этого тоже никак не ожидал. Весь вечер гонял желваки на скулах, бесился от злости и думал, как отомстить сопернику.

После официальной части, вручения аттестатов зрелости, грамот и торжественных речей начался концерт школьной самодеятельности, а потом танцы. Лиза с упоением кружилась в вальсе. Танцевала и с Сашкой Беленко, и с Димой, и с другими ребятами. Подошел было и Степанко, но Лиза сразу, не дожидаясь его приглашения, сказала:

– Не вздумай приглашать. С тобой не пойду.

Он прожег ее ненавидящим взглядом, бросил стоявшему рядом Димке:

– Ну погоди.

И отошел.

Беленко услышал, шепнул Диме так, чтобы Лиза не слышала:

– Будь осторожней. От этого придурка всего можно ожидать. Если что – я буду рядом, помогу.

Дима улыбнулся:

– Ты чего? Сам справлюсь.

– Ну смотри. Мое дело предупредить.

Тут Лиза вмешалась.

– Что это вы шепчетесь? Задумали что-то?

Дима очень серьезно сказал:

– Тут, понимаешь, такое дело…

Но продолжить не успел, заиграла музыка, и Лиза сразу потащила его танцевать.

Немного времени прошло с тех пор, когда началась у Лизы новая жизнь. Жизнь влюбленной девушки. А ей казалось, что все на свете изменилось! Все! Каждое утро она просыпалась с ощущением счастья. Вот говорят, что счастье мимолетно. Его много, а главное, долго не бывает. Не ухватишь его, как жар-птицу за хвост, не удержишь. Вот есть оно сейчас, сию минуту, но только-только подумаешь об этом, а оно – раз! – и упорхнуло… Не бывает оно долгим. А у Лизы – было! Каждый день видеть Диму, обнимать его, чувствовать его сильные руки, мускулистую грудь, его запах и упругость горьковатых губ – это ли не счастье? Лиза понимала, что другие влюбленные испытывают похожие чувства, но ей казалось, что все у них не так: она и любит сильнее, и чувства у нее нежнее, и поцелуи слаще, и встречи с любимым ждет не дождется, как никто другой на земле! И Дима у нее один такой на всем белом свете.

Мама, папа и Танюшка понимали, что взрослеет Лиза, что влюбилась, но молчали, деликатничали. Один только Мотька удержаться не мог, допытывался:

– Ну че ты, Лизка, втюрилась?

Вот интересно: все знали о любви Танюшки и Коли Воронкова, даже о свадьбе начали поговаривать, и никто ее не трогал, не дразнил, на улице пацаны вслед «жених и невеста – тили-тили тесто» не кричали. Матвей, когда Николай к ним заходил, вообще старался побыстрее исчезнуть. А тут, когда к Лизе любовь эта сумасшедшая пришла, приставать начал, втюрилась-не втюрилась.

Однажды не выдержала Лиза, схватила его за ухо и в это самое прихваченное ухо сообщила громким шепотом:

– Втюрилась, втюрилась. По самые уши. И замуж за него пойду. Потому что он в меня тоже втюрился. Запомни и больше не спрашивай, а то я Диме скажу, он тебе уши совсем оборвет. Понял?

Она отпустила его. Больно было Мотьке, но он не заплакал. Еще чего! Реветь перед девчонкой, хоть и старшей сестрой? Да умереть – не встать, слез моих девчонке не видать! Он отвернулся. Так, на всякий случай: вдруг слезинка возьмет и без спросу выкатится – больно же! И проворчал:

– Замуж… Ты сначала школу окончи.

Лиза потрепала его по непокорным вихрам, прижала голову к груди, поцеловала в макушку.

– Ладно, не сердись. Окончу.

Мотя недовольно повел плечами, шмыгнул носом, уткнулся головой ей между грудей и… неожиданно заплакал.

А Лиза гладила его нестриженые кудри, все крепче прижимая к себе, и шептала: