Выгон

Однажды наша собака сорвалась с обрыва. Щенок колли в шторм бегал за кроликами, не заметил, что оказался на краю, – и больше мы его не видели.

На улице ветрено. Я выбираюсь из своего укрытия и иду на Выгон в первый раз за много лет, вдыхая воздух полной грудью. На ферме нет деревьев, открытый пейзаж – сплошной простор.

Скалы спускаются к морю. Я в резиновых сапогах бреду по трещинам в песчанике, чтобы не поскользнуться. Выбившиеся из хвостика прядки лезут мне в глаза и рот, прилипают к смоченному морскими брызгами лицу – совсем как в детстве, когда я лазила за собаками под воротами и карабкалась через ограды.

Нахожу свое любимое место – каменную плиту, торчащую на вершине холма под опасным углом. Я приходила сюда подростком, в наушниках, нарядная, и в отчаянии смотрела на горизонт, мечтая сбежать. Наблюдала за биением волн и за тем, как чайки и истребители летают над морем.

В ясные дни на юг от пролива Пентленд-Ферт можно разглядеть вершины континентальных гор: Бен Хоуп, Бен Лойал, мыс Рат. На горизонте, на запад от Выгона, лежит Сул-Скерри – остров, где когда-то находился самый удаленный в Великобритании обитаемый маяк. Можно рассмотреть, как инженеры тестируют в море волновые генераторы. Сейчас отлив, и внизу, у основания утеса, обнажаются скалы. Когда мне было одиннадцать, рыбацкая лодка села там на мель.

С моего местечка открывается вид на север, на мемориал лорда Китченера в Маруике. В 1916 году, когда броненосный крейсер «Хэмпшир» затонул в трех километрах к северо-западу отсюда, подорвавшись на немецкой морской мине, Китченер и шестьсот сорок три из шестисот пятидесяти шести членов экипажа погибли. Некоторые из двенадцати выживших нашли приют в доме, который затем станет нашим.

Один из выживших, моряк У. М. Филлипс, живо описал в своих мемуарах ту трагическую ночь: «Полностью одетый, за исключением ботинок, я прыгнул и, сказав последнее прощай, погрузился в бурлящую воду». Филлипсу удалось забраться на большой плот, но там уже было слишком тесно, и обладателей спасательных поясов «попросили освободить место». «С улыбкой ответив нечто вроде „Мы еще раньше вас доберемся“, человек восемнадцать повиновались и прыгнули в волны, пожертвовав собой и подарив своим товарищам единственный шанс на спасение».

Плот много часов носился по волнам, и моряки уже боялись, что их выбросит на скалы и там они и встретят смерть. И всё же плот прибился к берегу в Небби, одном из заливов у Выгона. Гуляя по этому участку побережья, я представляю, как плот, по описанию Филлипса, «вклинился между утесами, словно его туда вставили человеческие руки». Представляю фермеров, которые в темноте брели по побережью в поисках выживших, и мертвые тела, выброшенные на скалы.

На Оркни почти всегда ветер. Хуже всего для обитателей ферм западные штормы, когда море бушует и за ночь передвигает тонны камней, так что наутро пейзаж становится неузнаваемым. Самыми красивыми бывают восточные штормы, когда ветер дует в унисон с приливом и на волнах образуется блестящий купол брызг, переливающийся на солнце. Старенькие фермы приземистые и крепкие, как и многие жители островов; они способны выдержать сильнейший шторм. Однако я этой прочности лишена: я высокая и неуклюжая.

Гуляя по столь хорошо знакомому мне побережью, я стараюсь не расчувствоваться. С тех пор как я уехала отсюда, прошло более десяти лет, и детские воспоминания смешиваются с недавними событиями – теми, что побудили меня вернуться на Оркни. Силясь открыть ворота, я вспоминаю, как твердила напавшему на меня человеку: «Я сильнее тебя».

В конце зимы земля коричневая и изможденная, и Выгон выглядит бесплодным, но я знаю его секреты. Как выяснилось, его разрушенная и заросшая ограда была построена еще в эпоху неолита, а часть камней, составляющих расположенное в десяти километрах отсюда Кольцо Бродгара, добыли в карьере, который находится совсем недалеко к северу. Видимо, один из этих камней как раз и лежит расколотый на склоне холма. Может, его обронили по дороге к Кольцу четыре тысячи лет назад. Помню, тут гнездилась стая полярных крачек; в сезон спаривания они пикировали у нас над головами так низко, что задевали нас крыльями. Летом здесь можно обнаружить находящегося под угрозой вымирания шмеля-чесальщика, опыляющего красный клевер, осенью тут растут галлюциногенные грибы, а на скалах круглый год красуется редкий вид морских водорослей, Fucus distichus, – он растет только на омываемых волнами скалистых северных побережьях.

В верхней части Выгона находится столбчатый морской утес размером с башню, известный как Спорд или Стэк о’Ру. Когда-то он был частью скалы, но теперь отделен от нее проливом. Летом на утесе гнездятся тупики, глупыши, бакланы, морские чайки и вороны. Я обычно пробиралась, тщательно обходя кроличьи норы, по поросшему травой склону к уступу, самому уютному месту, чтобы устроиться поудобнее и полюбоваться морскими птицами, посмотреть, как глупыши шумно защищают свои гнезда, а тупики возвращаются из морской дали.

На Выгоне нет никаких заборов, которые преграждали бы овцам путь к скалам и утесам. В первые годы жизни на ферме папа спускался и помогал застрявшим овцам выбраться, но по мере того, как стадо взрослело, молодые овечки начинали лучше ориентироваться на местности и всё увереннее держались на ногах.

Недавно прошел дождь, и спускающаяся к морю речушка разлилась. Когда-то мы с братом, Томом, любили играть здесь, толкая друг друга и собаку под каменный мостик. Кулики-сороки и кроншнепы вили гнезда в тракторных колеях, и мы бегали за птенцами, чтобы недолго подержать в руках их мягкие, горячие, бьющиеся тельца, а затем отпустить.

Я останавливаюсь на том месте, где в детстве видела, как сосед выскочил ненадолго из своего новенького трактора, чтобы открыть ворота, но не потрудился нажать на тормоз. И трактор, уже без водителя, поехал вниз по покатому холму. Сосед, как быстро ни бежал, не смог догнать его, и дорогущая машина перекатилась через край утеса и упала прямо в Атлантический океан.

Днем я возвращаюсь на Выгон покормить хайлендских коров, прижимаюсь к папе в тесной кабинке его трактора, совсем как в детстве. Я всё еще помню, где на дороге неровности и кочки, и держусь покрепче, когда мы их проезжаем. Папа опускает погрузчик с тюком силоса в кольцевую кормушку, и коровы собираются вокруг нее. Уже темно; я остаюсь в тракторе и смотрю, как папа в свете фар отрезает от тюка тонкую черную пластиковую каемку и сыплет корм, чтобы коровы могли наконец поесть. Папа почти полностью поседел и, хотя стеганый комбинезон он носит чуть ли не круглый год, перчатки ему больше не нужны.

Выгон спрятан за невысоким холмом, у побережья, и, если найти правильное местечко, не только вы не увидите никаких домов, но и вас не будет видно с дороги. Папа рассказывал, что в маниакальной фазе он, бывало, тут спал. Под конец дня, вновь укрывшись от ветра за морозильным ларем, скрутив сигаретку и глядя на пасущийся скот, я повторяю опыт отца.

Глава 2

Толчки

Прогулявшись по Выгону, я иду не домой, а в загончик для оборудования. Открываю дверь трейлера, в котором теперь живет папа. Снаружи его поджидает собака, а лошади тянут шеи из-за ворот, высматривая сено. Старый трейлер от ветра защищают бетонные блоки. Одно из окон выбило прошлой зимой во время шторма, и отверстие залатали деревянным щитом.

Внутри я нахожу папу. Поверх связанного мамой свитера, который он до сих пор носит, пусть теперь на локтях и красуются заплатки, на нем рабочий комбинезон, а в карманах, как всегда, шпагат для обвязки тюков и перочинный ножик. Папа сидит в обитом мягкой тканью угловом кресле, откуда через большое окно из оргстекла открывается лучший вид на участок и поля, а за ними на залив и мыс. За день и небо, и отблески на волнах не раз меняют цвет из-за быстрых порывов атлантического ветра. Облака расступаются, и волны заливает солнечный свет. В низкий прилив обнажается часть скалы. Иногда свет озаряет холмы Хоя, другого острова к югу от мыса, так что видны мельчайшие детали, а в другое время холмы полностью скрыты туманом.