Бриганты

1

Мне кажется, что я узнаю сирокко по запаху, неприятно будничному, хотя дует он не часто. Это южный ветер, знойный, сухой и пыльный. Обычно он дует весной по два-три дня, принося из африканских пустынь красную и белую пыль, которая выпадает с дождями, окрашивая их в цвет крови или молока. Дождя пока нет, а солнце припекает так, что кожа на моем лице словно бы отслоилась.

Я открыл глаза. Солнце, недавно оторвавшись от горизонта, то появлялось над бортом тузика и слепило их, то исчезало, подчиняясь ритму невысоких волн. Сейчас часов семь утра, может быть, восемь. Я пошевелил правой ногой, поплескав водой, скопившейся на дне лодки. Боли в бедре не почувствовал. Видимо, она вся перебралась в спину, которая затекла от лежания на не самой ровной поверхности, к тому же мокрой. Схватившись за борта тузика, сел, огляделся. Вокруг меня было лазурное море, спокойное, ласковое. От вчерашнего шторма не осталось и следа. Или он уже не вчерашний, а многолетней давности?

Первым делом снял штаны и осмотрел рану. Она затянулась, оставив шрам, еле заметный, каким должен быть через много лет. Значит, прощай Венеция! Прошлое закончилось, забудьте…

Я установил банку на место, сел на нее, осмотрел свое имущество. Два весла, кожаный мешок с едой, бурдюк с вином, доспехи, щит, портупея с саблей и кинжалом, шестопер, степная пика и алебарда. Интересно, какая добрая душа подсунула мне алебарду?! Наверное, кто-то из матросов, на вооружении которого она состояла. Отдал за ненадобностью. Не было самого главного — спасательного жилета с запасом золотых монет. Я помнил, что укрывался им. Видать, метался в горячке и столкнул за борт. Кому-то здорово повезет. Денег в спасательный жилет я начинил столько, сколько хватило бы на постройку судна. Остался десяток золотых дукатов и несколько серебряных монет в потайном кармашке ремня. Даже на хорошего боевого коня не хватит. Придется начинать почти с нуля. Что ж, не впервой.

Чтобы прогнать грустные мысли, достал из мешка большой кусок копченого окорока и сухари, которые, как ни странно, не подмокли, и перекусил, запивая из бурдюка белым ароматным вином, разбавленным водой. По мере утоления голода стали приходить более приятные мысли. У меня есть оружие и доспехи, есть лодка, которую можно продать, и, что самое важное, есть силы и здоровье. Я опять помолодел. Не знаю, сколько сейчас лет моему телу, но не больше тридцати. Скорее, меньше. Я расправил и надел шляпу с полями, сшитую по моему заказу, которую Дзан или Тегак сунул между бригандиной и кольчужными шоссами. Вставив весла в деревянные уключины, погреб на север, ориентируясь по солнцу.

Где-то там должен быть Марсель. Я бывал в нем несколько раз. Однажды улетал из него домой. Пришли туда за металлоконструкциями. Не в сам, конечно, Марсель, а в порт Фосс, расположенный неподалеку, в большой, разветвленной бухте. В самом городе в тот раз был всего час, если не считать сидение в зале ожидания аэропорта. Мне прилетела замена, и агент, который утром вез меня с судна в аэропорт и матроса с нарывом на щеке в госпиталь, попросил подождать, пока он пристроит бедолагу. Высадил меня на окраине города возле гипермаркета. Я сел на терраске рядом с входом, заказал бокал сухого красного вина и принялся наблюдать быт и нравы французов. Первое, что удивило, — трое из пяти охранников в гипермаркете были женщины. Второе — отсутствие макияжа у женщин, и у охранявших, и у покупавших. Третьим интересным фактом была дама лет двадцати семи, которая подъехала на, как я называю, карманной малолитражке. У дамы были немытые черные волосы с прической «я упала с самосвала, тормозила головой». Одета в мятую, розовую футболку не первой свежести и во что-то типа коротких лосин светло-коричневого цвета, которые пузырились на коленях, а обута в красные тапки в виде кошачьих морд. Судя по всему, она валялась на диване, а потом вспомнила, что надо бы позавтракать, и метнулась в гипермаркет за едой. Она даже удосужила меня взглядом, чисто французским, мигом подсчитав до цента мою привлекательность. Видимо, я выступал в слишком легком весе, поэтому пошла дальше. Примерно через полчаса она прикатила тележку, наполненную всякой едой, небрежно пошвыряла все в багажник и заспешила на диван, выскочив со стоянки на трассу с лихостью Шумахера и подрезав грузовую машину. Водитель грузовика, улыбаясь, помахал ей рукой. Мне бы его нервы!

Вскоре вернулся агент и отвез меня в аэропорт, чтобы я смог долететь до Парижа, а там пересесть на московский рейс. На досмотре предложили поднять крышку ноутбука. Наверное, насмотрелись голливудских фильмов. Не найдя в ноутбуке ни взрывчатки, ни оружия, скривили лица: а так хотелось! В зале ожидания людей было мало. По своей стране французы предпочитают перемещаться на поезде, потому что дешевле и не так страшно. Одна блондинка лет двадцати пяти была довольно красива. Скорее всего, не чистая француженка. И не только потому, что блондинка. В Нормандии их очень много. Чистокровные француженки в лучшем случае симпатичные. Остальное добирают женственностью, кошачьей манерой поведения. При этой был муж, лысый и страшненький, которому явно перевалило за сорок. Часа за два, что мы ждали посадки, к блондинке подошло с десяток мужчин. Она со всеми мило потрепалась. Муж, если был рядом, тоже принимал участие в разговоре. Я представил, что бы произошло, если бы дама была русская и при русском муже.

По залу ожидания разгуливало несколько детей разного возраста с сосками во рту. Самой старшей сосушке было лет шесть.

Я спросил ее маму — типичную бизнес-леди лет сорока пяти, мужиковатую и огрубевшую:

— Не пора ли ей расстаться с соской?

Мама недоуменно пожала плечами:

— Зачем?! Ей нравится.

И действительно, пусть себе сосет. Никому ведь не мешает. А потом сразу перейдет на другую.

В самолете меня накормили холодной гороховой кашей и комком чего-то пережеванного до меня, может быть, даже мясного. Остальные ели с удовольствием. Поскольку заплатили за это, будем радоваться. Утешала маленькая бутылочка вина, которую дали к этой гадости. Последней каплей Франции был негр в аэропорту Шарль де Голь, который без объяснения причин никого не пропускал к окошкам паспортного контроля. Когда стала ясно, что опоздаем на рейс, и народ зашумел, пришел белый, что-то, улыбаясь, сказал негру, который сразу побелел и исчез, и пропустил всех.

В Шереметьево на пограничном контроле я подошел к окошку, подал паспорт женщине в форменной одежде и с форменным, угрюмым лицом и радостно сказал:

— Добрый вечер!

Может, мне просто не везет, но ни разу российские пограничники не улыбнулись в ответ. Мало того, пограничница посмотрела на меня так, что сразу понял, что я старый брюзга, не догоняющий скрытую прелесть французской кухни, французских женщин, французских сосок…

2

До берега добрался только к вечеру. Давно не греб так долго. Ладони буквально горели. Пристал напротив деревни, расположенной метрах в ста от берега и огражденной стеной высотой метра полтора, сложенной из разнокалиберных камней. На берегу лежали вверх дном два рассохшихся рыбацких баркаса. Я вытащил тузик на песчаный пляж, надел на всякий случай бригандину, поменял шляпу на шлем, взял алебарду и пошел знакомиться с селянами. Остальное барахло пусть полежит в лодке. Если знакомство состоится, крестьяне принесут, если нет, легче будет отступать.

В Средневековье одинокий путник — потенциальная добыча для любого, готового рискнуть. Если ты не нищий, жди нападения. Сделать это может кто угодно, начиная от разбойников и заканчивая хозяином постоялого двора или крестьянином, в доме которого остановишься на ночь. Убийство одинокого путника считается даже меньшим грехом, чем браконьерство в лесу сеньора. Поскольку одиночку никто не будет искать, значит, и преступления не было. Поэтому приходится не забывать, что все люди — враги. Я могу любить отдельного человека, не зависимо от национальности, расы или вероисповедания, но как только они сбиваются в кучу, сразу перестают вызывать у меня положительные эмоции. Когда слышу, как кто-то утверждает, что любит всех людей или отдельную нацию, расу, религию, понимаю, что имею дело или с дураком, который не знает, о чем говорит, или с подлецом, который врет, чтобы поживиться за счет обманутых, или с людоедом, который предельно честен и не дурак полакомиться. Ты нужен только себе, любимому, и, если таковые имеется, своей семье и друзьям. У меня теперь нет ни друзей, ни семьи. Точнее, где-то могут быть мои потомки, но для них я умер.