Страница 20 из 21
– Мм-м… – отпив маленький глоток из и смачно причмокивая, промычал он, – неплохо.
– Мы, смертные тоже кое-что в этом понимаем, – подмигнул я.
Я встал и подошёл к серванту. Вынул бутылку вина и два бокала.
Аккуратно наполнив до половины бокалы, я протянул один ему. Он кивнул и взял.
Я уселся напротив него.
– Опять тебе не сидится, Фортунатов. Ну-с, куда на сей раз тебя занесло?
– Коста-Рика.
– Ого. Ну, тогда рассказывай: ладно за морем иль худо и какое там есть чудо.
Он, побултыхав бокал, понюхал, затем сделал осторожный глоток, причмокивая как матёрый сомелье. Небрежно кивнув мне головой, что означало "ладно, это винцо тебе сойдёт, а мне оно так себе", он положил бокал на стол и посмотрел на меня.
– За морем житьё не худо. Совсем не худо. Сказочная природа, удивительно чистая вода. Люди, люди очень приветливые. Чудо же там вот какое. Я был в местечке Никойа. И там в одном из ресторанчиков я заказал рыбу. К ней полагался местный лизано. Я уже до этого пробовал лизано и знал его вкус. Но эта штука была совершенно другая. Такое ощущение, что я ей не рыбу, а мясо. Я тогда спросил у повара как он…
И Витольда понесло. Я сделал глоток из бокала и, откинувшись в кресле, улыбнулся. Дальше я знал уже всё наперёд. Дальше будет монолог минимум минут на двадцать. С чего бы он не начинал, всё переходило на особенности кулинарии. Я сказал прежде о его "религии". Его страстью сродни чувству верующего была еда. Он относился к ней с необыкновенным трепетом, и я теперь уже не исключаю (и я говорю это на полном серьёзе), что между пищей и Витольдом установилось магическое единение: пища словно платила ему благоволением в ответ на его обожание,и результатом такого благоволения был его рафинированный гедонизм и неуёмная радость жизни – то, что французы называют joie de vivre.
Витольд знал о пище всё, или почти всё. Как религиозный паломник он объездил едва ли не весь земной шар, тратя все свои деньги на знакомство с местными кулинарными святынями и вкушая разные блюда. Так он жил. Его блоги в сети собирали тысячи подписчиков, а гламурные журналы наперебой предлагали ему вести колонки ресторанного критика. Я искренне не понимал, почему он не бросит свою скучную работу счетовода, чтобы всецело посвятить себя своему хобби. Или он вполне мог бы открыть кафе, как Бертран – и я уверен, что это не было бы убыточным делом. Или написать книгу о вкусной пище и его пилигримствах в поисках её по всему миру. Витольд довольно неплохо умел излагать свои мысли и я даже как-то записал один из его монологов на диктофон. Но он почему-то не хотел это делать. Всякий раз (а это было раза два или три) когда в шутку или всерьёз я поднимал этот вопрос, он уходил от него. Поняв это, я оставил попытки его уговорить.
Другой его чертой была его страсть к розыгрышам. Разумеется, кулинарным. Помню, как он как-то завалился к нам с какими-то мясным филе, завернутыми в фольгу и склянкой с вьетнамским соусом. Моя бывшая всё это разогрела. Мы уселись и стали есть. " Какая вкусная индюшка, – сказала жена. – Соус тоже." – "О, да, да! – поддакнул он, – кушайте на здоровье!" Мы уплетали за обе щёки. Всё это время он глазел на нас с каким-то восторженно-таинственным выражением лица. " Ну что, понравилось?" – осведомился он, затаив дыхание, когда мы закончили. "Да, – сказал я, вытирая губы. – Мясо вкусное. Но это не индюшка, это дикая птица. Не так ли?" – Он хитро улыбнулся: – "Нет,– сказал он. – Это не птица. Совсем не птица. Это был… крокодил. Вы ели мясо крокодила!" Он откинул голову и захохотал. Он заливался смехом как ребёнок не в силах остановиться. Мы не сдержались и тоже засмеялись. Мы смеялись не от того, что он нас разыграл, а, скорее, глядя как он сам это реагирует – а глядя на его лицо невозможно было этого не сделать. Наконец он отдышался, вынул платок и вытер глаза…
– …ты слушаешь меня или нет?
– Конечно слушаю.
– Так вот. Я спросил этого болвана Пабло зачем он добавил сюда эти ингридиенты. Это начисто меняет вкус. Он сказал, что вышло это совсем случайно, что он не хотел, и так далее, бла-бла-бла. Не хотел! Гм, если бы он знал, что он сделал! Лизано супремо! Он мог бы это запатентовать как совершенно новый соус! Я этого не понимаю, – пробурчал он разочарованно.
– Есть вещи, друг Горацио, что и не снились нашим мудрецам.
– Какая уж там мудрость.
– Это Шекспир.
– Ах, отстань.
Он взглянул на часы, надул щёки, выдохнул и покачал головой.
– Эге-ге. Однако мне пора.
Он встал. Рядом с ним был старый кожаный жёлтый портфель, пухлый на вид, видимо от бумаг внутри. Этот портфель был мой подарок. Это я специально подыскал ему, сильно, однако, сомневаясь что я делаю, даря его на именины. Я думал, он засунет его в чулан, но он полюбил его и стал использовать – меня это радовало. Вкупе с его твидовым пиджаком он шёл ему, дополняя его типаж.
– Я чуть не забыл, – спохватился он. – Я пришёл к тебе только ради этого и едва не забыл…
Он открыл портфель. Я думал что он извлечет оттуда какое-то экзотическое лакомство. Но я ошибся.
– Вот. Я купил это там в антикварном магазине, – и он протянул мне предмет.
Я взял его. Это была игрушка. Точнее, это была кукла. Кукла в виде девочки с косичками. Явно старая, на вид начало века.
– Это мой подарок тебе, – сказал он. – Я знаю, что тебе нравятся разные механические штуковины.
Витольд опять сунул руку в портфель и, покопавшись, достал ещё что-то. Это был заводной ключ. Он вставил ключ в отверстие в груди игрушки и несколько раз повернул его по часовой стрелке. Что-то внутри щёлкнуло. Кукла ожила. Её глаза повернулись сначало влево, потом вправо, левая рука слегка поднялась. И затем раздался голос. Вернее, это лишь с большой натяжкой можно было назвать голосом. Некоторые высокие похожие на речь металлические звуки прорывались сквозь скрежет и треск… Завод кончился. Кукла замерла.
Я слышал и даже видел одну из говорящих кукол Эдисона конца 19-го века. Эта была не одна из них и казалась как минимум старше лет на пятьдесят.
– Немножко неисправна, – произнёс он как бы извиняясь. – Ничего?
– Ничего? Да это просто сокровище. Спасибо, дружище. – Я бросился обнимать его.
– Ну вот и славно. Так рад тебе угодить.
За это я и любил его.
Мы спустились вниз.
– Значит, всё? – грустно произнёс он, разглядывая фото в рамке на комоде.
Я не знаю зачем я оставил это фото. Это было чёрно-белое фото, сделанное когда мы только встретились. И это было её лучшее фото. Она здесь была очень красива.
– Да, всё, – вздохнул я.
– Мне всегда казалось, что у вас много общего.
– Мне тоже так казалось.
– Ты теперь живёшь здесь один?
– Один.
Он вздохнул и, увидев что развязался шнурок, наклонился его завязать. Он опёрся рукой на комод. Его рукав покрылся толстым слоем пыли. Он нарисовал пальцем вопросительный знак…
– Да, – сказал я, виновато улыбнувшись и отряхивая ему рукав. В доме у меня было действительно грязно и пыльно, и был беспорядок. – Ничего страшного. Не было времени. Буду убираться в выходные.
– Знаешь,– сказал он, словно что-то вспомнив,– у меня есть кое-кто, кто может убираться и вкусно готовить. Причём бесплатно, если ты, конечно, не против. Более того, тебе будут платить. Эта знакомая Лидии. Студентка, пятый курс. Взяла академический и ищет жилье на два-три месяца. Она подыскивает хорошего учителя русского языка для дипломной работы. А ты филолог.
– Русского? Иностранка что ли?
– Ага. У Лиды мало времени. Она сдавала ей комнату, а та убиралась у неё. Кстати, очень недурна. Её папаша какой-то африканский министр.
– Она что, чёрненькая?
– О-о, вижу знакомый блеск в глазах, – и он засмеялся.
– Упаси бог, Витольд. Мне сейчас не до романсов. Я сейчас в таком… Честно. И морально и финансово. Никогда такого не было. И потом неизвестно как она, – я бросил взгляд на фото бывшей, – на это отреагирует. Этот дом записан на двоих.