Аты-баты, шли солдаты

– Сын?.. – поразился сержант. – Ну, извини, не знал. Извини, друг. Сын… Сын – это, брат, здорово! Ты молодец, что сына заимел. По себе знаю. У меня, брат, двое.

– А у меня – девочка, – ласково улыбнулся Хабанеев. – Я ей самое красивое имя нашел. Такое…

– Ты бы лучше пружину нашел, Хабанера, – прервал его Сайко. – Баланду травить вы все мастера, а я вот интересуюсь, где наша пружиночка?

– Должно, уронили, товарищ младший сержант.

– Уронил, так ищи, салага! А то девочка твоя в первом же бою сироткой останется.

Хабанеев покорно полез под стол, где и принялся искать злополучную пружину, недовольно ворча под нос:

– Ходят тут, ходят, а потом удивляются, отчего это оружие не стреляет…

– Вы обо мне, что ли, Хабанеев? – нахмурился Суслин.

– Никак нет, – отозвался из-под стола Хабанеев. – Я о старшем сержанте Гарбузенко, товарищ младший лейтенант. У него сапоги сорок шестого размера: затвор можно унести, не то что пружиночку.

– Кстати, а где Гарбузенко? – спросил Игорь.

– К старшине пошел, – пояснил Мятников, любовно протирая ветошью ствол пулемета. – Мыло канючить.

– Нам же выдавали мыло? – удивился Суслин.

– Тому мылу кто-то уже ноги приделал, – усмехнулся Сайко.

– Тю-тю наше мыльце, – вздохнул под столом Хабанеев. – Теперь газетами мыться будем. Говорят, если взять подшивку за полгода и тереть активно спину, то…

– Что вы там под столом разглагольствуете, Хабанеев? – недовольно спросил Суслин. – Почему вы вообще не вылезаете?

– Я пружину ищу, – объяснил Хабанеев. – Бронебойка без пружины не стреляет. А насчет газет – точно, вы у начхима спросите. Есть у старых подшивок мылящая способность…

– Прекратите глупые остроты! – поняв, что его снова разыгрывают, рассердился Суслин. – Лавкин, почему вы пэтээр один чистите? Где ваш первый номер? Святкин где, спрашиваю?

По уши перемазанный маслом Лавкин, в одиночку трудившийся над бронебойкой, обреченно вздохнул:

– Это… Товарищ ефрейтор приказали, чтоб, значит, все блестело, а сами… – И замолчал.

– Ну и что же они сами? – нетерпеливо спросил Суслин.

– Сами дрыхнут, – пояснил Мятников. – Ну, сачок! На все сто с походом…

Святкин действительно сладко посапывал в самом дальнем углу верхнего яруса нар, и снизу его не было видно.

Суслин взгромоздился на табурет, привстал на носках и лишь тогда обнаружил спавшего ефрейтора.

– Встать! – скомандовал Суслин.

Святкин не шевельнулся, но по его замершему дыханию было ясно, что он прикидывается спящим, соображая, как бы получше выйти из создавшегося положения.

Солдаты перестали чистить оружие, с интересом ожидая начала очередного «спектакля».

– Ефрейтор Святкин, встать! – крикнул Игорь и дернул спящего за ногу.

– Раны… – вдруг простонал Святкин.

– Какие раны? При чем тут раны?

– При мне, – умирающим голосом пояснил ефрейтор. – Болят мои раны. Застудил в период героического отражения танковой атаки. Скрутило.

– Скрутило?.. – Игорь в растерянности оглянулся… и увидел сорок молодых, приготовивших улыбки лиц. Спрыгнув с табуретки, Игорь спокойно и неторопливо пошел к выходу.

– Куда это он? – шепотом спросил вылезший из-под стола Хабанеев.

– Может, за доктором? – предположил Крынкин.

– Скажешь тоже, – возразил Глебов. – Небось командиру роты жаловаться побежал, Суслик…

Игорь вдруг резко повернулся, шагнул к солдатам. Он смотрел на них в упор. Губы его дрожали, да и заговорил он непривычным, до звона напряженным голосом:

– Ладно, я плохой командир. Я не могу справиться со Святкиным. Я не умею командовать. Я не способен руководить. Но вы же комсомольцы! Вы – комсомольцы, а кругом – война, а вы смеетесь, ржете, как жеребцы, а там товарищи ваши гибнут. Это честно, по-вашему? Это по-комсомольски? Я не виноват, что я – ваш командир… Я готов хоть сейчас стать рядовым. Готов поменяться с любым из вас! Не потому, что боюсь ответственности, а потому, что вы – мои товарищи. Вы же товарищи мои, мы же вчера в школе за партами вместе сидели. А вы… Вы предаете меня. Да, предаете! И мне стыдно. Стыдно за вас, ребята.

Чувствуя, что вот-вот не удержит слез, Игорь оборвал сам себя, постоял, опустив голову, и быстро вышел из казармы.

В казарме возникла странная тишина. Посерьезневшие солдаты, не глядя друг на друга, вдруг двинулись к нарам, где лежал ефрейтор Святкин. На ходу сержанты и те, кто был постарше, как-то сами собой вышли вперед, оттеснив молодежь.

– Сват, – негромко сказал Мятников. – Ну-ка спустись.

А ефрейтор Святкин все еще по инерции улыбался…

Вечером младший сержант Сайко докладывал командиру взвода младшему лейтенанту Суслину:

– Товарищ младший лейтенант, во взводе вечерняя поверка произведена. Личный состав налицо. За исключением ефрейтора Святкина. Докладывает дежурный младший сержант Сайко.

– А где Святкин? – хмуро спросил Суслин.

– Отправлен в санчасть, товарищ младший лейтенант.

– Опять раны?

– Никак нет. С нар упал. Аккурат после разговора с вами.

– То есть как это – упал? – нахмурился Суслин.

– Не спрашивай ты ни о чем, лейтенант, – с грубоватой фамильярностью ответил Сайко. – Не спрашивай, и все будет нормально. Поговорили с ним ребята маленько, вот и все. По-солдатски, как говорится, без мусора из казармы…

Константин сел на верхней полке вздрагивающего от быстрого хода вагона. Нащупал в кармане тужурки сигареты. Осторожно, стараясь не побеспокоить соседей, спрыгнул на пол и вышел из купе.

В коридоре было пусто. Только возле одного из окон стояла молодая женщина в расстегнутой шубе и сброшенном на плечи платке. У ее ног громоздился объемистый чемодан.

Константин закурил и, раздвинув шторы соседнего окна, стал всматриваться в рассветный полумрак. Мело за окном.

– Март, – сказал он, не глядя на женщину. – А будто в феврале.

– Март, – согласилась она. – Грачи прилетели, а тут вдруг – метель.

Улыбнувшись, Константин посмотрел на нее, встретил большие, очень серьезные глаза, почему-то смешался и спросил невпопад:

– Вы биолог? То есть, я хотел сказать, ботаник?

– Почему ботаник? – пожала плечами женщина. – Я – терапевт. Работаю на «скорой помощи».

– И не страшно?

– Привыкла.

– Я к тому, что не женское это дело – с раздавленными возиться.

– Это крайность, – спокойно ответила она.

– Но случается?

– Случается. Наш город – на автомагистрали. А вы что, водитель?

– В некотором роде, – улыбнулся Константин. – Механик-водитель первого класса.

Вагон просыпался. Пассажиры с полотенцами потянулись к умывальникам, образуя молчаливые зевающие очереди. Из служебного купе вышла проводница со стаканами чая на подносе.

Проходя мимо, сказала:

– Вы просили предупредить вас насчет Подбедни, товарищ капитан. Подъезжаем. Учтите, стоянка – три минуты.

– Спасибо, – сказал капитан проводнице и взглянул на женщину: – Извините. Моя станция.

– Вас зовут Константином? – Женщина неожиданно тепло улыбнулась.

– Так точно. А почему вы…

– Тогда здравствуйте, Константин. Я – Анна. – Женщина протянула руку. – Это я писала вам открытку. Наши отцы погибли в одном бою…

Суслин стоял перед вечно хмурым ротным в маленькой канцелярии.

– Товарищ старший лейтенант, я же все продумал досконально, – проникновенно говорил он, пытаясь убедить мрачного начальника. – Десять километров – туда, десять – обратно. С полной выкладкой.

– Мороз гарантируют. С ветерком, – упрямо не соглашался ротный. – Поморозишь ребят, младший лейтенант.

– Ну, знаете, тяжело в ученье – легко в бою.

– Легко у мамы, – уточнил ротный. – Тебе все хаханьки, в считалочки играть: «Аты-баты, шли солдаты». А я год в окопах подо Ржевом проторчал. Хреновина все это, парень.

– Что хреновина? – обиделся Суслин.

– Все! – отрезал ротный. – Броски, ученья, построения. Мина не избирает, пробежал ты десять – туда, десять – обратно. Шарахнет – и привет Александру Васильевичу.