Страница 9 из 11
– Это суп? – осведомился он.
– Oui, monsieur, – печально сказал Моллар. – Въермишелль.
– И как суп? – спросил Дауге. – Хорошё-о?
– Хорошё-о, – сказал Моллар и стал собирать с себя вермишель.
– Я очень люблю суп, – пояснил Дауге. – И всегда интересуюсь как.
Моллар вздохнул и улыбнулся.
– Больше нет суп, – сказал он. – Это биль очень горячий суп. Но это биль уже не кипьяток.
– Боже мой! – сказал Дауге и все-таки захохотал.
Моллар тоже засмеялся.
– Да! – закричал он. – Это биль очень забавно, но очень неудобно, и суп пропал весь.
Юрковский захрипел. Лицо его перекосилось и налилось кровью. Дауге встревоженно повернулся к нему.
– Вольдемар сильно ушибся? – спросил Моллар. Вытянув шею, он с опасливым любопытством глядел на Юрковского.
– Вольдемара ударило током, – сказал Дауге. Он больше не улыбался.
– Но что произошло? – сказал Моллар. – Било так неудобно…
Юрковский перестал хрипеть, сел и, страшно скалясь, стал копаться в нагрудном кармане куртки.
– Что с тобой, Володька? – растерянно спросил Дауге.
– Вольдемар не может говорить, – тихо сказал Моллар.
Юрковский торопливо закивал, вытащил авторучку и блокнот и стал писать, дергая головой.
– Ты успокойся, Володя, – пробормотал Дауге. – Это немедленно пройдет.
– Это пройдет, – подтвердил Моллар. – Со мною тоже било так. Биль очень большой ток, и потом все прошло.
Юрковский отдал блокнот Дауге, снова лег и прикрыл глаза.
– «Говорить не могу», – с трудом разобрал Дауге. – Ты не волнуйся, Володя, это пройдет.
Юрковский нетерпеливо дернулся.
– Так. Сейчас. «Как Алексей и пилоты? Как корабль?» Не знаю, – растерянно сказал Дауге и поглядел на люк в рубку. – Фу, черт, я обо всем забыл.
Юрковский мотнул головой и тоже посмотрел на люк в рубку.
– Я узнаю, – сказал Моллар. – Я все сейчас буду познать.
Он встал с кресла, но люк распахнулся, и в кают-компанию шагнул капитан Быков, огромный, взъерошенный, с ненормально лиловым носом и иссиня-черным синяком над правой бровью. Он оглядел всех свирепыми маленькими глазками, подошел к столу, уперся в стол кулаками и сказал:
– Почему пассажиры не в амортизаторах?
Это было сказано негромко, но так, что Шарль Моллар сразу перестал радостно улыбаться. Наступила короткая тяжелая тишина, и Дауге неловко, кривовато усмехнулся и стал глядеть в сторону, а Юрковский снова прикрыл глаза. «А дела-то неважные», – подумал Юрковский. Он хорошо знал Быкова.
– Когда на этом корабле будет дисциплина? – сказал Быков.
Пассажиры молчали.
– Мальчишки, – сказал Быков с отвращением и сел. – Бедлам. Что с вами, мсье Моллар? – спросил он устало.
– Это суп, – с готовностью сказал Моллар. – Я немедленно пойду почиститься.
– Подождите, мсье Моллар, – сказал Быков.
– Кх… де мы? – прохрипел Юрковский.
– Падаем, – коротко сказал Быков.
Юрковский вздрогнул и поднялся.
– Кх… уда? – спросил он. Он ждал этого, но все-таки вздрогнул.
– В Юпитер, – сказал Быков. Он не смотрел на планетологов. Он смотрел на Моллара. Ему было очень жалко Моллара. Моллар был в первом своем настоящем космическом рейсе, и его очень ждали на Амальтее. Моллар был замечательным радиооптиком.
– О, – сказал Моллар, – в Юпитер?
– Да. – Быков помолчал, ощупывая синяк на лбу. – Отражатель разбит. Контроль отражателя разбит. В корабле восемнадцать пробоин.
– Гореть будем? – быстро спросил Дауге.
– Пока не знаю. Михаил считает. Может быть, не сгорим.
Он замолчал. Моллар сказал:
– Пойду почиститься.
– Погодите, Шарль, – сказал Быков. – Товарищи, вы хорошо поняли, что я сказал? Мы падаем в Юпитер.
– Поняли, – сказал Дауге.
– Теперь мы будем падать в Юпитер всю нашу жизнь, – сказал Моллар.
Быков искоса глядел на него, не отрываясь.
– Х-хорошо ска-азано, – сказал Юрковский.
– C'est le mot[2],– сказал Моллар. Он улыбался. – Можно… Можно я все-таки пойду чистить себя?
– Да, идите, – медленно сказал Быков.
Моллар повернулся и пошел из кают-компании. Все глядели ему вслед. Они услышали, как в коридоре он запел слабым, но приятным голосом.
– Что он поет? – спросил Быков. Моллар никогда не пел раньше.
Дауге прислушался и стал переводить:
– «Две ласточки целуются за окном моего звездолета. В пустоте-те-те-те. И как их туда занесло. Они очень любили друг друга и сиганули туда полюбоваться на звезды. Тра-ля-ля. И какое вам дело до них». Что-то в этом роде.
– Тра-ля-ля, – задумчиво сказал Быков. – Здорово.
– Т-ты п-пе-ереводишь, к-как ЛИАНТО, – сказал Юрковский. – «С-сиганули» – ш-шедевр.
Быков поглядел на него с изумлением.
– Ты что это, Владимир? – спросил он. – Что с тобой?
– З-заика н-на-а всю жизнь, – ответил Юрковский, усмехаясь.
– Его ударило током, – сказал тихо Дауге.
Быков пожевал губами.
– Ничего, – сказал он. – Не мы первые. Бывало и похуже.
Он знал, что хуже еще никогда не бывало. Ни с ним, ни с планетологами.
Из полуоткрытого люка раздался голос Михаила Антоновича:
– Алешенька, готово!
– Поди сюда, – сказал Быков.
Михаил Антонович, толстый и исцарапанный, ввалился в кают-компанию. Он был без рубашки и лоснился от пота.
– Ух, как тут у вас холодно! – сказал он, обхватывая толстую грудь короткими пухлыми ручками. – А в рубке ужасно жарко.
– Давай, Михаил, – нетерпеливо сказал Быков.
– А что с Володенькой? – испуганно спросил штурман.
– Давай, давай, – повторил Быков. – Током его ударило.
– А где Шарль? – спросил штурман, усаживаясь.
– Шарль жив и здоров, – ответил Быков, сдерживаясь. – Все живы и здоровы. Начинай.
– Ну и слава богу, – сказал штурман. – Так вот, мальчики. Я здесь немножко посчитал, и получается вот какая картина. «Тахмасиб» падает, и горючего, чтобы вырваться, нам не хватит.
– Ясно даже и ежу, – сказал Юрковский.
– Не хватит. Вырваться можно только на фотореакторе, но у нас, кажется, разбит отражатель. А вот на торможение горючего хватит. Вот я рассчитал программу. Если общепринятая теория строения Юпитера верна, мы не сгорим.
Дауге хотел сказать, что общепринятой теории строения Юпитера не существует и никогда не существовало, но промолчал.
– Мы уже сейчас хорошо тормозимся, – продолжал Михаил Антонович. – Так что, по-моему, провалимся мы благополучно. А больше сделать ничего нельзя, мальчики. – Михаил Антонович виновато улыбнулся. – Если, конечно, мы не исправим отражатель.
– На Юпитере нет ремонтных станций. Это следует из всех теорий Юпитера. – Быкову хотелось, чтобы они все-таки поняли. До конца поняли. Ему все еще казалось, что они не понимают.
– Какую теорию строения ты считаешь общепринятой? – спросил Дауге.
Михаил Антонович пожал плечиком.
– Теорию Кангрена, – сказал он.
Быков выжидающе уставился на планетологов.
– Ну что ж, – сказал Дауге. – Можно и Кангрена.
Юрковский молчал, глядя в потолок.
– Слушайте, планетологи, – не выдержал Быков, – специалисты. Что будет там, внизу? Вы можете нам это сказать?
– Да, конечно, – сказал Дауге. – Это мы тебе скоро скажем.
– Когда? – Быков оживился.
– Когда будем там, внизу, – сказал Дауге. Он засмеялся.
– Планетологи, – сказал Быков. – Спе-ци-а-лис-ты.
– Н-надо рассчитать, – сказал Юрковский, глядя в потолок. Он говорил медленно и почти не заикался. – Пусть М-михаил рассчитает, на какой глубине к-корабль перестанет проваливаться и повиснет.
– Интересно, – сказал Михаил Антонович.
– П-по Кангрену давление в Юпитере быстро. П-подсчитай, Михаил, и выясни г-глубину погружения, д-давление на этой глубине и силу т-тяжести.
– Да, – сказал Дауге. – Какое будет давление? Может быть, нас просто раздавит.
– Ну, не так это просто, – проворчал Быков. – Двести тысяч атмосфер мы выдержим. А фотонный реактор и корпуса ракет и того больше.
2
Хорошо сказано (фр.).