Страница 24 из 27
— А кончают когда? — поинтересовался Витька.
— После обеда еще одна упряжка, и все, — бойко ответил Петька.
— А-а-а, — понимающе протянул мой друг.
— Ты знаешь, много это — упряжка? — спросил я тихо у него.
Но Витька ничего не ответил и только пожал плечами.
Обед привезли точно, как пообещали наши новые товарищи. Прошло не менее двух часов, солнце сравнялось с одиноко стоящей в поле сосной, когда на ток приехали повара.
— Ну что, я же вам говорил! — ликовал Ванюшка. — Глядите, где солнышко…
Обедали быстро, а потом каждый прикорнул, где мог. Мы четверо устроились в тени за скирдой и немедленно заснули. Девушки разбудили нас, как мне показалось, едва я только успел закрыть глаза. Какая мне была радость от того, что Ванюшка показывал на солнышко, далеко ушедшее от заметной сосны.
Началась новая упряжка. Все было то же самое: работал трактор, неудержимо стремительно бежал приводной ремень, молотилка гудела, трещала, тарахтела и гремела. Золотые снопы ржи передавались из рук в руки, исчезали в барабане сложного механизма. Словно горный ручеек, падающий со скалы, непрерывной струей текло зерно из рукава молотилки. Мелькали вилы, летела к нам наверх солома.
Долго тянулась упряжка. Солнце ушло на противоположную сторону поля и там повисло над самой землей. Но на колхозном току кипела размеренная работа. Изредка покрикивала на нас, поблескивая веселыми синими глазами, Дуся:
— Эй, пареньки, пошевеливайтесь!
При всем желании мы не могли быстрее шевелиться. Свободного времени и так оставалось только на то, чтобы утереть пот с лица. Даже Ванюшка с Петькой и те поутихли, перестали шутить и «купаться» в соломе. Витька наклонился ко мне и зашептал:
— Надо домой уходить отсюда!
19. СОЗВЕЗДИЕ ВОДОЛЕЯ
И все же упряжка кончилась. Правда, и после того, как солнце скрылось за горизонтом, продолжалась работа, но уже с поля не привозили новых снопов. Жнейки, целый день словно стрекозы трещавшие и взмахивавшие легкими крыльями, наконец затихли и остановились. Я сверху видел, как Сенька распрягал лошадей. Жнецы возвращались с разных концов поля к навесу.
Остановились и наши неутомимые механизмы. Наступила такая тишина, что даже в ушах зазвенело. Мы, привыкшие говорить, пересиливая шум машин, продолжали кричать друг другу, словно глухие. И это невольно вызывало смех, несмотря на усталость.
— Сейчас ужин будет! — кричит Петька.
— Помыться бы хорошо! — говорю я как будто бы тихо, но сам ору на весь ток.
— Погоди, немного сполоснемся, — обещает Ванюшка и первым скатывается со скирды.
Мы следуем за ним, и опять получается весело. Бежим к водовозной бочке. Поливая друг другу из кружки, умываемся. Тут же плещется Сенька.
— Ну, как поработали? — спрашивает он.
— Хорошо, — отвечаю я и, подмигнув, добавляю: — только Витька говорит, упряжка длинновата…
— Она и у тебя не короче вышла, — отшучивается приятель.
— А вы не горюйте, — смеется Сенька, — она к осени с каждым днем короче…
— Зимой, должно быть, и вовсе короткая, — говорю я.
— Конечно, — соглашается Сенька, — зимой солнце только взошло, глядь — уж и садится.
Он утирается холщовой тряпкой и сообщает, будто по секрету:
— После ужина можно как следует на реке помыться. Поедем лошадей пасти.
И мы едем. Мальчишек подобралось, кроме нас, Сеньки и Ванюшки с Петькой, еще трое — всего восемь человек. У каждого по лошади. После ужина наш маленький кавалерийский отряд верхом двинулся по полю в направлении видневшейся вдали редкой гряды деревьев.
Уставшие за день кони неторопливо переставляли ноги, и продвигались мы довольно медленно. Меня это нисколько не огорчало. Даже наоборот, случай с тачанкой живо воскресал в памяти, и я больше всего боялся быстрой езды, особенно в таком неустойчивом положении, как верхом на спине у лошади. Я был убежден, что, скакни моя лошадка два раза, — и я буду на земле.
Мы проехали редкую гряду леса и стали спускаться в прибрежный луг уже совсем в сгустившихся сумерках. Лошадей стреножили и пустили пастись, повесив одной из них на шею медный шаркунец, грубо дребезжавший при каждом движении животного. На самом берегу запылал огонь. Мы полезли купаться, пользуясь светом веселого костра.
Надо сказать, что ночное купание доставило мне не меньшее удовольствие, чем купание в яркий солнечный день. Воспользовавшись небольшим куском хозяйственного мыла, которое захватил с собой запасливый Сенька, я хорошо помылся, освободился от пыли, налипшей на меня за две длинные упряжки.
Петька вылез из воды первым. Ванюшка немедленно бросил в него горсть песку. Тот не остался в долгу и, как только обидчик очутился сам на берегу, запустил в него золой и даже целой головешкой. С этого и началась возня. Не знаю, как долго это могло бы еще продолжаться, но огонь стал угасать, и всем пришлось заняться дровами.
Костер разгорелся. Яркие языки пламени высоко вырывались в небо, разбрасывая искры. Пламя будто дразнило своего извечного противника — воду, облизывая реку летучими красными бликами. Мы уселись вокруг костра. Сенька отправился поглядеть коней, а когда вернулся, то сразу же строго обратился к одному из незнакомых мне пареньков:
— Мишка, где Володька со Степкой?
— Не знаю, я их не пасу, — хмуро ответил Мишка, почему-то отводя глаза в сторону.
Я только сейчас обратил внимание, что нас осталось шестеро. По хитрой улыбке Ванюшки можно понять: произошло нечто забавное.
— Опять небось за картошкой на юхинское поле полезли? — избавил меня Сенька от напрасных догадок.
— Откуда я знаю! — отмахнулся Мишка.
— Хоть уж не ври. Ты-то не знаешь! Поди, вместе обмозговали…
Через полчаса послышался плеск воды, потом в свете костра показались две фигуры в одних рубашках, высоко закатанных на груди. Сенькины предположения полностью подтвердились.
— Ну, чего ходили? — укоризненно спросил он.
— Не видишь, что ли? За картошкой, — спокойно ответил Степка.
— А зачем?
— Печь будем.
— «Печь»! — передразнил Сенька. — А потом юхинские начнут везде рассказывать, что мы воры…
— Подумаешь! Пусть рассказывают. Они, что ли, не копают на нашем поле? — вставил пренебрежительно Володька.
— Много тут картошки, — усмехнулся Степка, — всего три куста копнули…
— Брось ты, Сенька, — вмешался Ванюшка, — ничего не будет до самой смерти. Пошли картошку мыть…
Тихо шелестела река под кустами, а где-то дальше в темноте, видимо на крутом повороте, вода журчала, будто смеялась вполголоса. Вдруг совсем рядом, на той стороне, заливисто запела птица. Никогда до сих пор я не слышал такой нежной, такой витиеватой песни. Она то рассыпалась громкой частой трелью, то затихала на едва слышной высокой ноте, потом опять вырывалась, будто звонкая вода, прорвав плотину, трепетала, журчала и снова затихала, таяла в вечернем воздухе.
— Соловей, — прошептал Мишка.
Мы совсем перестали мыть картошку и напряженно вглядывались в темноту, откуда лилась эта песня, будто можно было в невидимых кустах разглядеть соловья. Все кругом притихло. Лишь слышалось ленивое побрякивание грубого шаркунца, но и оно не могло помешать соловьиной песне.
— Где вы там? — послышался нетерпеливый возглас Володьки. — Потонули, что ли?
— Сейчас идем, — ответил Мишка.
И мы принялись торопливо домывать картошку.
Над костром уже висит закопченный солдатский котелок с водой. Захватил его с собой, конечно, Сенька. Нашлась у него и горсть сухой малины для заварки. Картошка закопана в горячую золу. Мы все, присмирев, сидим вокруг костра в ожидании ужина.
Пир удается на славу. Печеная картошка, ароматная, рассыпчатая, тает во рту. Правда, приходится долго дуть на пальцы, прежде чем картофелина дается на съедение, но, может быть, именно от этого она особенно вкусна.
— У вас в Москве небось такой не бывает? — спрашивает Ванюшка.