Княжна

Горемычной князь Нискиня показался добрым простаком, и гостеприимным хозяином, долгие беседы вечерами водил, она и купилась. Возрадовалась, думала поначалу, что Бог ее направил древлянам правду о христианстве принести, от язычества освободить. Видать возгордилась. Да не тут-то было.

Князь древлян оказался крепким орешком, такой и белке не угрызть. Свою выгоду он как волк учуял сразу, едва изгнанница на пороге появилась. Долго не тянул, выложил сразу – Елену за сына своего Мала сватать начал, с приглядкой на Киевский престол.

И поняла Евпраксия, что пора из древлянской земли бежать. Откажет прямо, так силком Елену заставят в неравный брак вступить. И не так высок Нискиня, чтобы в случае беды смог бы мужу помощь оказать. Но больше всего устрашало Евпраксию, что Елена станет женой язычника. Нет, не позволит она дочери-христианке от веры святой отречься!

Сговорилась она с мужичком по имени Хвост, который крутился на подворье, чтобы указал в путь храм Макоши, к поляницам и берегиням: там леса глухие, да и с бабами мало кто воевать хочет. Всегда так было, потому что ни чести, ни славы победа не принесет. А уж прислужниц Макоши и тем паче – обходят стороной, если без надобности. Евпраксия, ожидая проводника в те края, тянула до последнего, не отказывала Нискине, но и не соглашалась, все верой новой прикрывалась, уговаривала Мала крестить, выжидала удобного случая. А наступил – уехала на двух возах, молясь о спасении души своей и дочери.

Только недалече от Искоростеня при первой же остановке в поселении домов на пять напали тати. С дрожью вспоминала Евпраксия, как, не успев сойти следом за Еленой, услышала шум. Сразу всадники налетели и рассыпались по дворам, размахивая мечами и копьями, конями топча выскакивающих из дома жителей. У нее на глазах один такой и сшиб Елену… Дочь едва успела нож достать, да повалилась на обочину. Свой крик и то, как подбитой птицей бросилась она к телу – помнила. Помнила, что добежать не успела – накрыло темное покрывало, и свет померк.

Очнулась на телеге во дворе Нискини, кругом плачь да крик стоит, что только княжий голос перекрыть смог:

– Как мертва?! Какие тати?!

Попону, что прикрывала Евпраксию с головой, откинул, она и вздохнуть смогла.

– Жива! – толи огорченно, толи с насмешкой произнес Нискиня, – Дышит! Чего ей сделается – распятый чай уберег! Где Елена?!

Евпраксия и сама хотела бы знать, да боялась услышать недобрую весть. Осторожно, с помощью своих сползла с телеги и прислушалась, как князю докладывали.

– Нам дозор княжича Игоря отбиться от татей помог… Порешили они татей. Стали искать госпожу и дочь ее. Елену мы не нашли. Госпожа не дышала, мы думали – померла, вот сюда и вернулись…

– Эх-х! Видишь, чем обернулось-то?! Срочно вернитесь, обыщите каждый куст, бестолочи! – зло прошипел Нискиня, махнул огорченно рукой и в дом пошел.

Евпраксия прикрыла глаза – и голова кружилась, и свет стал не мил, и слезы удержать хотела. Подавив вздох, пошла следом за князем, замешкалась на крыльце, сурово глянула на слуг:

– Кто осматривал? Езжайте с людьми князя. Живую, мертвую, а Елену привезите!

Люди вернулись на следующий день. Евпраксия, которая всю ночь не сомкнула глаз и молилась у икон, едва нашла в себе силы выйти. Нискиня уже допросил людей.

Злой, весь аж трясся. Сквозь зубы, но слова вернувшихся, передал:

– Никого они не нашли. Люди сказали, что когда трупы собирать стали, один дышал – это и была твоя Елена. Тут же княжичу доложили. Он и решил ее к Макоши отвезти. Сам, ты слышишь, женщина, он сам отвез твою дочь в храм! А что как дознается кто она?! Думаешь у князя Ольха нет глаз и ушей?! Не знает он, кто в моем доме гостевал?! Если выживет Елена, уж и не знаю, как ее возвернуть…

– Только бы выжила… – прошептала Евпраксия, наказав себе, что немедленно отправит своей матери Дире весть. Да будет ли толк?!

Теперь вот стоит, слезы унижения глотает, и нет им конца.

Глава 2

Кап…

Кап…

Прохладные, мокрые точки, легкие и невесомые, в разнобой упав на кожу, неожиданно причинили боль.

Стремительную.

Оглушающую.

Боль проникла в мозг, разбудив и вынудив осознать себя и сделать слабую попытку соотнести пространство, время и вспомнить, почему так больно от простых капель, упавших на щеку.

"Капли какие-то странные", – мелькнула первая здравая мысль, она ухватилась за нее, постаралась развить поскорее, чтобы сознание опять не ухнуло в темноту.

"Это не дождь…" – все, что ей удалось определить до закрутившегося водоворота проснувшейся памяти. Она, словно насмехаясь, яркими вспышками продемонстрировала короткие эпизоды, вырвав их из упорядоченных временных отрезков и перетасовав по своему разумению.

Знакомое лицо мужчины, который наклонился над нею и занес кулак, чтобы ударить. Она успела рассмотреть каждую волосинку на толстых пальцах с наколками… Вспомнила и восстановила движение тяжелого удара, после которого погрузилась в темноту…

"Кто он?! Почему?" – моментально возникли вопросы, но их смели новые эпизоды услужливой памяти.

Мужчина в милицейской форме, с погонами майора. Сидит в кабинете за обшарпанным столом и что-то резкое выговаривает ей… Она тоже в форме, но рассмотреть свои погоны не успевает. Мужчина встает и подходит к ней. Она ощущает его гнев и тревогу, и непонятное, близкое, очень ощутимое чувство надежности и родства – майор протягивает руку и заправляет ей за ухо выбившуюся прядь светлых волос.

– Я все равно всегда буду любить вас с Наташкой, Ольга!..

Да, все правильно, она – Ольга, ей двадцать четыре года, ее мама – учитель русского языка и литературы, а отец – майор милиции, еще в их семье есть сестра Наталья – ученица выпускного класса.

Но как же мало она вспомнила…Как же мало это ей дало, да и дало ли? Собственное имя. Родственников. Но их нет рядом. Она интуитивно ощущала отсутствие знакомых запахов – только сырость и хвойные ароматы; не витали, как их там – незримые флюиды родства, которые ощущает любой человек, когда рядом близкие. Откуда запах сырой хвои?.. Да и вообще – в сознании ли она? Судя по "рваному", дерганому покачиванию, а она его чувствует – да. С нею случилась беда и ее куда-то несут. Почему несут? В скорой помощи сломались все каталки?..

Снова всполох света обрывает нить вопросов. Из темноты услужливо выплывает новая картинка из жизни до непонятного удара, погрузившего ее в темноту.

– Сдала? – спросила женщина строго. Это ее мать? Стоит на пороге и сверлит ее взглядом, входная дверь распахнута. Она оббита для защиты от сквозняков дерматином, стареньким, местами облупившимся, а кое-где и вовсе с проплешинами, из которых выглядывали, ставшие когда-то ненужными, детские вещи. Строгий вид женщины не отталкивает, а пробуждает нежность, терпение, непонятное чувство весьма далекой вины.

"За что?" – ей нестерпимо хочется немедленно получить ответ на этот вопрос, потому что чувство любви к женщине пробивается сквозь зыбкую память, врывается и требует от Ольги нежности и терпения…

– Отменили, перенесли на субботу, – не поднимая глаз, она – Ольга скидывает кроссовки и ставит аккуратно на колошницу, гадая, удалось скрыть радость или нет: к сдаче экзамена по старославянскому не была готова, и ее необычайно обрадовало благоприятное стечение обстоятельств – три дополнительных дня на подготовку – можно только и мечтать.

Ольга тут же переживает свои тогдашние ощущения радости и облегчения. Вихрем проносится информация, очень напоминая баннеры на мониторе, когда всплывают слова старославянского языка, что она успела выучить.

В квартире прохладно (совсем как сейчас) – отопительные батареи уже не греют, а весна затянулась. С интересом Ольга, нынешняя, рассматривает обои на стенах: старенькие в мелкий рисунок из незабудок и ромашек, выцвели местами, но, как и запахи квартиры – привычно родные и знакомые.