Запрос в друзья

— Большое спасибо тебе за тост, мамочка, — серьезным тоном произносит он, бережно усадив Манки рядом с собой. В школе им объясняли про хорошие манеры. Как и ко всему другому, Генри относится к этому очень серьезно.

— На здоровье, Генри, — отвечаю я в тон ему, серьезно, мимолетно представляя, как это иногда со мной бывает, насколько по-другому выглядела бы эта сцена, если бы мне пришлось справляться с целой оравой неуправляемых отпрысков, которые вытаскивали бы коробки с хлопьями из шкафа, опрокидывали полные кружки, все время дрались между собой и огрызались бы на меня.

Мы хотели подарить Генри братика или сестричку (будучи сами единственными детьми в своих семьях, мы оба не желали ему подобной участи), но зачать Генри стоило нам стольких денег, времени и страданий, что одна мысль о прохождении этого пути вторично была слишком серьезным вызовом: это как если после финиша марафона тебе скажут бежать его снова. Неспособность выносить ребенка заставляла меня чувствовать себя ущербной. То, что любая женщина должна делать безо всяких усилий, для меня оказалось невозможным. Когда ты впервые узнаешь про секс, то все только и твердят, как легко можно забеременеть. Но никто не объясняет тебе, каково это, когда забеременеть ты никак не можешь. Сэм старался не винить меня, но в глубине души, я знаю, все равно винил. А как же иначе, когда месяц за месяцем эта чертова полоска или большой жирный синий крест не появлялись?

Хотя теперь мне нравится наш маленький крепкий союз, мы двое против всего мира. Куда бы мы ни шли, Генри сжимает мою руку, словно не давая мне ускользнуть. В парке или на спортплощадке он то и дело отвлекается от игры и подходит, чтобы сказать мне, что он меня любит.

До его рождения я не представляла, какая из меня получится мать. Все переменилось, когда стало очевидно, что так просто зачать нам не удастся, но до тех пор я никогда особенно не стремилась иметь детей, не было во мне этого запрограммированного желания, о котором я читала. Но как только он родился, я сама не могла понять, откуда взялся во мне этот материнский инстинкт, это терпение, и каким образом я чувствовала, что ему нужно и как его успокоить. Любовь, в появлении которой я сомневалась, охватила меня полностью.

Может быть, я зашла слишком далеко, подчиняя нуждам Генри наши интересы — мои и Сэма. По крайней мере, Сэм так считал. После рождения Генри он хотел от меня большего, но у меня оставалось немного сил на него. Я не понимаю, почему Сэм не видел, что мы — взрослые люди, которые могут сами о себе позаботиться, и какое имеет значение, счастливы мы при этом или нет. Значение имело только, счастлив ли был Генри. Для меня это до сих пор так.

— Хочешь пойти одеться? — спрашиваю я, приглаживая его непослушные волосы. — А потом у нас будет еще время, чтобы поиграть в паровозики до твоего отъезда к папе.

Лицо Генри загорается.

— А у нас будет время, чтобы построить о-о-очень большую дорогу? — интересуется он.

— Огромную, — улыбаюсь я.

Он обнимает меня, и мне все равно, что его липкие пальчики запутываются у меня в волосах. Я просто крепко обнимаю его, и мне тяжело думать о том, что он останется у Сэма, мне словно наложили булыжников в карманы.

Пока он одевается, я беру телефон и с тяжелым сердцем нахожу номер Фиби.

— Привет, Луиза. — Фиби одновременно рада и удивлена, что я ей звоню. Кажется, раньше я ей ни разу не звонила, хотя иногда мы обмениваемся сообщениями.

— Привет, Фибс. Как поживаешь?

— Нормально, — осторожно отвечает она.

— Мама предупредила тебя, что я могу позвонить?

— Нет, мы с ней еще не виделись с утра. Я еще не вставала.

— А, ну тогда ладно. — Я собираюсь с духом, чтобы соврать Фиби, которую я нянчила еще младенцем. — Она мне сказала, что у тебя не складываются отношения в школе.

— О господи! Ну зачем она тебе сказала? — Типичная реакция раздраженной девочки-подростка.

— Она переживает за тебя, — объясняю я. — Мы разговаривали, и я упомянула, что когда-то у меня была похожая ситуация, вот она и попросила меня поделиться с тобой опытом. — Ситуация была схожей, но не в том смысле, в котором я даю ей это понять.

— Так, — произносит Фиби, не поддаваясь на мои объяснения. — Я не верю, что она могла обсуждать мои проблемы тайком от меня.

— Она хочет тебе помочь. И я хочу.

Я отчаянно хочу ей помочь. Часть меня считает, что мне выпал шанс компенсировать то, что я сделала с Марией, на некоем космическом уровне.

— Так что случилось с тобой? — спрашивает Фиби — любопытство в ней одерживает победу.

— Ну, я не буду вдаваться в детали… — я стараюсь говорить без напряжения в голосе. — Но ты должна помнить, что почти всегда истинной причиной травли является чувство незащищенности. Даже эта девочка… как ее зовут?

— Амелия.

— Эта Амелия, может быть, и кажется неприступной, самоуверенной, но на самом деле она сильно закомплексована, поэтому она и хочет рассорить тебя с другими девочками.

Если бы только я смогла разглядеть это тогда, когда сама училась в школе. Если бы я понимала, что жестокость Софи порождена неуверенностью в себе, я бы постаралась уберечься от всего этого. Если бы я была в себе больше уверена, может, меня не так легко было бы толкнуть на жестокость, и я бы с такой готовностью не старалась держаться подальше от тех, кто даже в малейшей степени мог оказаться непопулярным.

— Да она не закомплексованная. — Фиби категорически со мной не согласна. — Серьезно, Луиза, это не так.

— Ну, хорошо. Я помню еще то, что другие девочки, должно быть, думают как ты: они боятся оказаться не на той стороне, выпасть из компании. Но если вы сможете как-то сплотиться, у вас как у группы будет больше авторитета. Если она не сможет тебя изолировать от всех, она не сможет на тебя влиять. Есть кто-нибудь еще из твоих подруг, с кем вы можете попытаться объединиться? Кто-нибудь, кто, по твоему мнению, так сильно не трепещет перед этой Амелией?

Я вспоминаю Клэр и Джоанн, таких вызывающе самоуверенных. Может быть, они тоже старались соответствовать чьим-то ожиданиям? Может быть, на самом деле все было совсем не так, как мне казалось?

— Ну, — тянет она, — есть Эсме. И еще, может, Шарлотта.

— Отлично! Что я говорила. Почему бы тебе не пригласить их? Назначь встречу с ними без нее. И как только Амелия увидит, что вы не собираетесь плясать под ее дудку и выполнять все ее приказы, ну, может, тогда вы все сможете стать друзьями.

Я спрашиваю себя, советовалась ли Мария с кем-нибудь из взрослых о том, что с ней происходило; насколько по-другому все могло бы сложиться, будь рядом с ней неравнодушный человек, готовый поддержать и наставить.

— Ну, не знаю, — говорит Фиби. — Я думаю, что она просто ненормальная. Корова, вот кто она! — Она смеется, и я узнаю прежнюю Фиби, которая взлетала высоко-высоко на качелях, хохоча и визжа от восторга. — Я могу попробовать с Эсме и Шарлоттой, как ты говоришь. — Она замолкает и потом добавляет почти смущенно: — Спасибо.

— На здоровье, — отвечаю я. — И еще стоит запомнить, что школа и школьные подружки — это лишь малая часть твоей жизни. Я знаю, ты сейчас так не думаешь, ты думаешь, что это и есть вся твоя жизнь. Но со временем тебе предстоят удивительные свершения, а этой Амелии, может, ничего такого и не светит.

Я думаю о головокружительной карьере и безупречно ухоженных волосах Эстер; а также о ее взгляде, когда я заговорила о вечере выпускников, на который никто не подумал ее пригласить. Неужели мы обречены вечно таить обиды, полученные в далекой юности?

Прощаюсь с Фиби и осторожно кладу трубку на стол. Напоминаю себе, что постаралась дать ей хороший совет. Так откуда у меня это чувство вины? Я знаю откуда: я дала ей понять, что сама была жертвой, а не агрессором. Позволила думать, что, подобно Эстер, все еще страдаю от унижений, которые терпела от других, в то время как на самом деле все было наоборот.

Из-за моего звонка Фиби и нежелания Генри заканчивать игру в паровозики мы выезжаем позже положенного. Когда, преодолев все дорожные пробки, мы наконец приезжаем к Сэму, не успеваем к половине двенадцатого. Я вылезаю из машины, чтобы открыть Генри дверцу и отстегнуть его от сиденья. Мы напяливаем на него рюкзачок с Паровозиком Томасом.