Страница 46 из 66
Ангус Портер изложил нам ключ к шифру Порта, основанному на гамме ля-мажор. Это был простой шифр замещения, в котором тон и ритм определяли соответствие между буквами алфавита и определенными музыкальными нотами и значениями.
Шифр Порта легко разгадал код, заложенный в музыку, посланную судье Джексону. Но здесь он не обнаружил ничего, кроме искаженной серии букв.
Пальцы Изабеллы порхали по клавишам, пытаясь воспроизвести ноты на странице.
— Саймон, как ты думаешь, почему убийца использует музыкальный шифр? — нахмурилась она. — Я имею в виду… есть много способов скрыть сообщение. Почему именно музыка?
— Понятия не имею. Если только…
— Что?
— Очевидно, он уверен, что его получатели смогут расшифровать то, что он посылает. Это уже само по себе может что-то значить.
— Может, он присылал им инструкции?
— Инструкции бы нам сейчас очень пригодились, — пробормотал я, уставившись на страницу передо мной. — Ты хорошо разгадываешь загадки, — сказал я наконец. — Ты можешь вспомнить какой-нибудь вариант шифра Порта, который мы могли бы использовать именно здесь?
— Возможно. Подожди пару минут, посмотрю в библиотеке.
Она оставила меня на несколько минут, отправившись в небольшую музыкальную библиотеку, а затем вернулась с биографией Михаэля Гайдна. Схватив карандаш и блокнот, она принялась за работу, перелистывая страницы книги и что-то лихорадочно записывая.
— Цель композиторов состоит в том, чтобы сделать музыку как можно более реалистичной, — произнесла Изабелла. — Многие, в том числе Бах и Шуман, были мастерами встраивания имен в свою музыку с помощью более сложных соответствий. Но я помню, что читал о шифре Михаэля Гайдна; надеюсь, он сможет нам помочь. Он изобрел шифр, который, по-видимому, предназначался для связи, но в то же время помогал ему сочинять музыку.
Я ошеломлённо смотрел, как она делает пометки и переписывает целый ряд букв.
— Чем он отличается?
— Он сложнее, чем у Порта. Его соответствия начинаются с басового ключа для соль, который соответствует букве A. Затем идёт соль-бемоль — это Б, ля-диез — это В и так далее. Он даже включает в себя пунктуацию, связанную с символами.
Я с интересом наблюдал, как Изабелла чертит сетку и вписывает туда восклицательный знак.
— Думаю, в этом есть смысл. Вот смотри, что у нас получается: соль-бемоль, ля-диез, ми, соль-бемоль, си-бемоль…
Мы продолжили сопоставлять каждую ноту с шифром, пока не получили сообщение:
«Еще две тысячи, или встретишь тот же конец».
— Как считаешь, «две тысячи» относится к деньгам? — поинтересовалась Изабелла.
— Думаю, да. А слово «ещё» означает, что это требование не первое.
Изабелла постучала пальцем по партитуре.
— Это то послание, которое было у судьи Портера?
Я кивнул.
— Перейдём к профессору Хартту?
— Послание начинается с белой розы, — сказала Изабелла, указывая пальцем. — Смотри — те же самые ноты: соль-бемоль, ля-диез, ми, соль-бемоль, си-бемоль и так далее.
— Точно такое же сообщение, — кивнул я. — За исключением того, что у профессора Хартта вряд ли есть две тысячи долларов на счету в банке.
— Однако декан упомянула, что он из состоятельной нью-йоркской семьи. Возможно, деньги были у его семьи.
— Возможно, но по его образу жизни этого не скажешь. В любом случае, это шантаж.
— Но если автору послания нужны были деньги, и он их получал, то зачем убивать источник дохода? В этом нет никакого смысла. — Изабелла откинулась на спинку стула, уронив карандаш на стол.
— Не знаю, — ответил я. — Возможно, он уже получил достаточно денег. Или месть, в конечном итоге, прельстила его больше, чем плата. Но сейчас у нас есть проблема покрупнее…
Изабелла ахнула:
— Алистер!
— Именно. Мы должны найти его и передать сообщение.
— Но он, вероятно, уже знает. Мне не нравится думать об этом, но он, скорей всего, получал те же самые шифры. И платит деньги за такой же шантаж.
— Он не знает, что профессор Хартт убит, — взволнованно произнёс я. — Он не знает, что может быть следующей жертвой.
ГЛАВА 22
Морг, Центральная улица.
10:00.
Мы решили отыскать доказательства убийства Хартта — веские доказательства, которые могла предоставить только наука, — в морге. Здание возвышалось над нами, как безликий монумент, отбрасывая мрачные тени на Центральную улицу.
Иногда, когда суеверия брали надо мной верх, я думал о многих ушедших душах, чья насильственная, безвременная кончина заставляла их проходить через этот дом. И даже когда мой рациональный ум держал суеверия под контролем, я все еще входил туда с немалым трепетом.
Сам доктор Дженнингс скорее назвал бы это место «домом знаний и науки», а не «домом смерти». Он верил, что наука дает истину, а истина обеспечивает справедливость.
Но у меня были другие мысли на этот счёт: правда у каждого своя, а науку можно интерпретировать по-разному.
Но в данном случае неопровержимые факты, которые предоставлял доктор Дженнингс, — собранные с массивных металлических столов, где стальные инструменты врезались в плоть и кровь и вытягивали их секреты, — давали мне самое полное приближение к определенным знаниям, которые могли мне помочь в раскрытии преступления. И если одна конкретная улика не всегда приводила к правосудию, что ж — в этом вина совсем не коронера.
Когда мы вошли в здание и начали подниматься по мраморной лестнице в кабинет доктора Дженнингса на втором этаже, Изабелла придвинулась ближе ко мне.
По словам секретаря из полицейского участка, Малвани, несмотря на травму, сумел добраться до центра города и сейчас встречался с коронером.
И действительно, мы услышали отчётливый ирландский акцент Малвани еще до того, как подошли к приоткрытой двери доктора Дженнингса. И Деклан, как всегда, спорил.
— Вы хотите сказать, что сама траектория пули указывает на то, что это не самоубийство? А с каких это пор вы стали экспертом по баллистике, доктор?
— Я кое-чему научился, проведя сотни вскрытий трупов с огнестрельными ранениями. Это не было самоубийством, Малвани, — решительно заявил доктор Дженнингс. — Зиль оказался прав.
Я сделал глубокий вдох, громко постучал в дверь и открыл ее прежде, чем прозвучало приглашение войти.
— Помяни чёрта, — с широкой улыбкой поприветствовал меня доктор Дженнингс и остановил взгляд на Изабелле. — Не думаю, что мы имели удовольствие быть представлены друг другу, мисс…? — Он привстал со своего места.
— Миссис Синклер. Невестка профессора Синклера.
— Ах, — в его глазах промелькнуло узнавание. — А где сам профессор? Я думал, он будет рад помочь в таком громком деле.
— К сожалению, нет.
Мой ответ был кратким, и Дженнингс истолковал его неверно — как я и хотел.
— Значит, вам нужна моя помощь, — довольно произнёс он. — Присаживайтесь, — он жестом пригласил нас подвинуть два стула из угла его кабинета. — И если у вас хватит духу, угощайтесь.
Между нами на тарелке лежала стопка сухих сэндвичей с индейкой — прямо рядом с несколькими страницами отчета о вскрытии Аллана Хартта. Я взял себе один из них. Несмотря на предмет, который мы собирались обсудить — не говоря уже о двух черепах, которые смотрели на меня с книжной полки рядом со столом коронера, — я был голоден.
— Кажется, вы говорили, что траектория пули явно исключает самоубийство, — произнёс я.
— А ваш друг во мне сомневался. — Дженнингс передал мне часть своего отчета. — Но мне казалось, пули всё же входят в компетенцию патологоанатома вроде меня. Ни у кого нет большего опыта в оценке повреждений, которые пули наносят телу, и траектории, которые они принимают, когда уничтожают жизнь. А уж великий город Нью-Йорк дал мне достаточно возможностей для изучения сего предмета.
Он махнул левой рукой в сторону стеклянной банки, стоявшей на книжной полке, доверху наполненной маленькими блестящими золотистыми шариками.