Всё начинается со лжи

Всё или ничего, господин Верейский. И никак иначе.

Глава 10. Павел

А я уже и забыл каково это — целовать любимую женщину. Когда пульс зашкаливает, руки потеют, в голове тесно, в штанах горячо, а, может, наоборот. Неважно. Важно само это пьянящее чувство близости, сумасшедший убойный коктейль, когда тело, душа и разум, как три стихии, объединяются. И ты хочешь, любишь и вожделеешь одно — причудливо уложенный в женское тело набор атомов, генов, веснушек, ямочек и безделушек, единственно нужный тебе. Ты пропал. Вернее, я — пропал.

И не знал, радоваться или устраивать траур, потому что вспомнил каково это. Разворотил душу как муравейник, снова встретив Её. Мысли бегали, жалили, кусались. Но самый жуткий зуд и паховый чёс ничто по сравнению с неукротимым желанием реализовать единственно возможный вариант развития событий в данном случае: она — моя. Навсегда. Всё.

Но она была права. У неё — кто-то там (я поморщился), у меня обязательства. Она занята, я несвободен. И сначала я должен разобраться с тем, что имею, а потом уже втягивать её в новые отношения, если рассчитываю довести их не до ближайшего мотеля, а до «долго, счастливо и умерли в один день».       

В чемодан, раскрытый на кровати, я сбрасывал вещи, что могут понадобиться мне в ближайшие дни.

— Куда ты летишь? — обняв колени, сидела на широком подоконнике Юлька.

Последние недели две она была странная. То взрывалась, орала «Не трогай меня!» на малейшее прикосновение, то становилась тиха, нежна и сама ластилась. То устраивала неожиданные вылазки «ползком по барам» до утра с подружками, то сутки не поднималась с кровати, читала, бесцельно пялилась в телек.

Сегодня с ней и вообще творилось что-то неладное. Рядом лежал ноутбук, и он был… закрыт! Её миллион, наверняка, обновлял и обновлял страницу в ожидании новой публикации, а она сидела ненакрашенная, с опухшим носом, красными глазами и не выходила в эфир.

И я всё понимаю: беременность, гормоны, перепады настроения. Но как объяснить синяки, что она от меня скрывала? А, когда я спросил, сослалась на новую массажистку. Телефон, что раньше валялся где попало, теперь прописался у неё в кармане даже когда она шла в душ. И много других мелочей. Например, эти слёзы.

Когда живёшь с кем-то долгое время, привычки, как татуировки словно врастают в кожу. И не найдя её «какие-то цветочки» на привычном месте, я бы так же удивился, как удивился, увидев её с мокрыми глазами. Но на попытку узнать, что случилось, утешить, помочь, она грубо отмахнулась. И я замолчал, отступил, оставил в покое её тайны, раз она не хотела ими делиться.

— Я лечу в Нью-Йорк, — вспомнив, что забыл мамину «передачку», теперь я пытался разместить среди своих вещей увесистый пакет.

— А это что?

— Мама Татьяне собрала, — я слегка потряс гостинец. — Подозреваю, опять её любимые сушки, гематоген и ещё какие-нибудь гостинцы внуку.

— А ты разве не по делам?

— По делам, — посмотрел я на Юльку. Выступающие лопатки. Острые локти. Она ещё больше похудела за эти дни. И сейчас казалась диковинной птицей, а скорее летучей мышью или кожистым птеродактилем, хищным, но милым.

— Ты заедешь к сестре?

— Обязательно. И тоже по делам. Как член Комитета по стратегии я предложил сменить философию компании. Это повлекло за собой смену бренда на более соответствующий ценностям и стилю работы, и заодно логотипа и оформления. А её предложение как дизайнера оказалось лучшим, так решил Совет Директоров.

— Прикольно, — хмыкнула она. — Считаешь, они голосовали честно?

— Если учесть, что это было анонимное голосование, подозреваю, да, — улыбнулся я.

— Возьми меня с собой, — перемахнув с подоконника на кровать, она поползла на четвереньках, предано заглядывая мне в глаза. — Я не буду тебе мешать, потусуюсь у отца.

Вот опять. Только недавно она до хрипоты рычала в трубку на предка: «Если соскучился, прилетай сам!», потому что она ненавидит адские джетлаги из-за смены часовых поясов. Потом неделю у неё будет бессонница, усталость, головная боль. Её всё будет раздражать. И вдруг «потусуюсь у отца».   

— Собирайся, — глянул я на часы. — У тебя полчаса.

Свернувшись калачиком под пледом, в самолёте она почти всю дорогу проспала. И я не стал её будить, чтобы сообщить, что наш «гостевой брак, только наоборот», как она его называла, себя исчерпал.

В гостевом браке люди женаты, но живут врозь. А мы жили вместе, но были не женаты. Наше «жили-были» подразумевало общий быт, общую спальню и свободу. И мы неплохо справлялись. У неё — миллион подписчиков, бойцовские качества, процветающая косметическая компания, деньги отца, независимость и фанатичное трудолюбие. У меня — свои дела.

Её не интересовали мои деньги, мои связи, моя породистая родословная и генофонд, только я, такой как есть. Меня не раздражали её тусовки, её коллекция белых кроссовок, трусы под подушкой, прокладки в ванной и домработница, без которой, как астматик без ингалятора, она не могла начать день.

Та приходила каждое утро, когда я уезжал на работу, а Юлька ещё спала. Убирала скопившуюся за день грязную посуду, пустые банки, бутылки и коробки из-под еды и напитков; приносила из химчистки чистую одежду, распаковывала; стирала и чистила грязную; мыла полы, вытирала пыль, иногда готовила. И уходила так же незаметно, как и приходила, словно её уносило ветром, как Мэри Поппинс, до того, как Юлька вставала. Будто её и не было.

Юлька словно была у меня всегда. Мы не сходились и не расходились. Просто однажды она приехала и осталась. Но всё же это была не любовь. И не брак.

Как мигрирующие моржи, мы устроили себе лежбище на одной маленькой льдине в открытом океане и забыли, что здесь временно, что это льдина, и она тает. Стали считали её своим домом, а наше сосуществование — семьёй.

Но как ни пытались себя обмануть, убеждая всех, да и друг друга, что у нас всё хорошо, рано или поздно мы поженимся, нарожаем детишек и будем красиво стареть рядом, наши отношения были больны и обречены.

Пришло время в этом признаться.

Нью-Йорк встретил нас проливным дождём.

— Ты со мной или сразу к отцу? — дрожа от холода на трапе, я пытался спастись за поднятым воротником, держа над Юлькой зонт.

— Он уже прислал машину, — чмокнула она меня в щёку. — Таньке привет.

— А я думал, ты захочешь с ней поболтать. Она же на восьмом месяце. А вы девочки, любите…

Она выразительно скривилась.

— Вы. Девочки. Верейский, фу, ты меня ни с кем не перепутал?

Юлька натянула на голову капюшон. На пальце сверкнуло помолвочное кольцо. Она выбрала его сама. Я, конечно, оплатил и даже торжественно вручил, преклонив колено, по её строго отрежиссированному сценарию — когда мне было всё равно, я потакал её слабостям. Она надевала кольцо в трёх случаях: похвастаться подружкам, выложить фото в Инсте и когда встречалась с отцом. Сейчас был как раз один из этих случаев.

— Ты зря убеждаешь меня, что Таня тебя не любит, — стёр я каплю с её щеки.

— А я тебя убеждаю?

— Да, чтобы со мной не идти. На самом деле тебе невыносимо видеть её мужа инвалида, и ты любыми способами избегаешь встреч с ним. Трусиха.

— Я не избегаю! — вспылила она. — Хорошо, я пойду с тобой. Но знай, что, пока неуклюже переваливаясь с ноги на ногу как утка, твоя глубоко беременная сестра будет раскладывать по тарелкам своё фирменное спагетти, я буду думать только о том, как она его трахает. Укладывает на кровати солдатиком, и оседлав его безжизненные ноги, самоудовлетворяется. Понял?

— Конечно, — усмехнулся я и крикнул ей вслед. — Трусиха! Тебе страшно видеть в кого ты превратишься через восемь месяцев!

 — Дебил! — ответила она, не обернувшись.

Я поёжился и улыбнулся.

Как же легко взять тебя на «слабо», Юлия Владимировна! Надо только сказать, что ты чего-то боишься или не сможешь.

Но затащить её к сестре — это не месть и не прихоть. Именно там, увидев брезгливость на её лице, когда молодой здоровый мужик после аварии стал инвалидом, я вдруг понял, что, случись такое со мной, Юлька меня бросит. И я снова хотел увидеть эту смесь отвращения и жалости, словно обнажающие её суть, потому что это самый удачный момент сказать, что дальше нам не по пути.