Страница 37 из 44
Велингтон-роод по-прежнему покорно расступался перед радиатором «роллс-ройса», и внезапно, продираясь сквозь хаос звуков улицы, донесся новый звук, властный, требовательный — могучий бас сирены океанского судна. Уишборн, высунувшись, посмотрел вперед, на море. К проливу подходил огромный белый лайнер с английским флагом на корме, весь — от пятки киля до верхушек мачт — какой-то холеный, надменный. Он брезгливо смотрел глазами клюзов на сторонившуюся мелочь и громовым басом требовал причала.
— «Куин-Мэри», сэр! — крикнул Фарли.
— Вижу без вас! — ответил Уишборн, нажимая на акселератор. Надо спешить, приехал патрон, большой босс, и он не простит, если Уишборн не встретит его на пристани. «Роллс-ройс» послушно и обрадованно рванулся вперед, но тотчас пришлось притормозить его ретивость.
С людьми на улицах делалось что-то странное. Люди сходили с тротуаров и становились среди улицы. И странные были у них лица. Не будничная нервная озабоченность, не спешка делового азарта, не обычное жадное, грубое было на их лицах, а угрюмая сосредоточенность и скрытая, но глубокая скорбь. Велингтон-роод загудел под тысячами людских ног. Из боковых улиц и переулков выходили все новые и новые шеренги людей и останавливались. Улицу перегородила живая стена, а над нею затрепетали от морского ветра красные знамена с черными окантовками.
Уишборн выключил мотор. «Роллс-ройс» тихо прошел несколько метров и встал. Тотчас справа и слева появились и тут же остановились другие машины. Уишборн оглянулся и увидел затормозившие легковые лимузины, грузовики, автобусы, трамваи, мотоциклы, велосипеды, коляски рикш и арбы, запряженные горбатыми быками. Вся многокилометровая Велингтон-роод, от моста, границы двух миров, до белого маяка на круглом конце острова, замерла и затихла. Машины попытались гудками требовать дорогу, но вскоре смолкли, оробев. Тяжелая, горячая тишина давила и пугала.
Уишборн отер платком внезапно взмокшее лицо и принялся разглядывать людей, загородивших ему дорогу. Тесно, плечо к плечу стояли малайцы в цветастых юбках-саронгах, китайцы в кофтах-курмах, грузчики арабы в куртках из синей дабы, индийцы в белых длинных, ниже колен, рубахах, некоторые с «бинди», красным кружочком на лбу, а рядом — выделяющиеся яркими желтыми плащами буддийские монахи, и вьетнамские крестьяне в тростниковых плащах, и даже японец в деревянных гета и обмотках английского солдата. Были в толпе и люди непонятной национальности, одетые только в грязные набедренные повязки, — те, кто спит на улицах и откапывает объедки в мусорных ящиках. Экзотика! Черт бы ее побрал! Ну и вонь же от них! Стадо, а не люди!
— Почему они нас не пропускают? Что им нужно? Узнайте! — приказал Уишборн не оборачиваясь.
Фарли открыл дверцу и крикнул в толпу по-малайски. Ему ответил уличный продавец похлебки, с дымящимися котлами на обоих концах коромысла, ответил коротким пронзительным и захлебывающимся вскриком, похожим на рыдание.
— Он говорит, умер Ленин, — перевел Фарли.
— Это я знаю! — раздраженно откликнулся Уишборн. — Почему же они остановили нас? Я ни черта не понимаю! Выясните толком, Фарли!
Секретарь снова крикнул в толпу, и к машине подошел маленький изящный, хрупкий малаец в саронге и белой студенческой шляпе. Огромные роговые очки занимали половину его крошечного лица, только и очки не скрывали глубокую скорбь мальчишечьих глаз. Студент заговорил по-английски, но с противным щебечущим акцентом:
— Сегодня Моску хоронят великого Ленина. — Студент снял шляпу, назвав это имя. Уишборн взглянул на его голову и с отвращением поморщился. Волосы торчат, как поросячья щетина. Ублюдок, противная желтая рожа! — Весь Совьет Юнион пять минут нет движения, — продолжал студент. — Пять минут молчание, потом салют. Так будет здесь тоже. Вы поняли, мистер?
У Уишборна от злости дрожали даже брови. Он недобро смотрел на студента, ему нестерпимо хотелось стукнуть малайца прямым в подбородок, но он не знал, что из этого получится. Под тяжелыми неподвижными веками юноши сверкнули желтые глаза. Уишборн поежился, может быть, потому, что в заднюю открытую дверцу понесло вдруг песком, мелким и едким, как молотый перец.
— Закройте дверь, дьявол вас возьми! — заорал он. — Ослепнуть можно!
Фарли захлопнул дверцу. Студент-малаец отошел к толпе.
Уишборн посидел минуту, задыхаясь от жаркой духоты, и снова заорал:
— К дьяволу! Едем назад, пробьемся в порт переулками!
— Нельзя. Назад тоже нельзя, сэр, — уныло ответил Фарли. — Нас крепко закупорили, сэр, — добавил секретарь тем же безнадежным тоном.
О, этот Фарли! Ни одного энергичного выражения в разговоре с толпой. Сидит, испуганно сгорбившись и потирая кончиками пальцев неврастенические, сдавленные виски. Сто пятнадцать градусов по Фаренгейту и сто процентов влажности воздуха выжали его. Пустой и мягкий, этот Фарли. Пора с ним расстаться. К тому же Фарли католик. Он, Уишборн, не средневековый монах, не думайте о нем плохо, он считает, что каждый человек имеет право выбирать себе любого бога, любую религию, но все же настоящий джентльмен должен принадлежать к лону англиканской церкви.
— Не любите тропики, Фарли? — сердито крикнул Уишборн секретарю.
— Я чувствую к тропикам отвращение, сэр, — с бурной ненавистью ответил тот. — Меня прямо тошнит от них!
Да, Фарли надо немедленно выгнать! Здесь не нужны пустые и мягкие.
Уишборн выскочил из машины, с треском захлопнув за собой дверцу. Он растерялся, он не знал, что ему предпринять, и только дергал всей кожей, как лошадь от укусов оводов и слепней. Боже, как он ненавидит этих азиатов! Мелкие, хитрые твари! Крэг, успевший вслед за хозяином выскочить из машины, осторожными, крадущимися шагами пошел к толпе и принялся враждебно обнюхивать засаленные штаны араба докера. Люди замерли, не спуская глаз с огромного пса. Крэг с храпом втянул воздух и ощерил слюнявые клыки. На его загривке дыбом встала шерсть, клокочущее утробное урчание собаки усиливалось и в звуке и в злобе.
— Не нравимся мы, ребята, милой доброй собачке, — сказал вдруг кто-то спокойно на чистейшем английском языке.
Уишборн быстро взглянул в ту сторону. Они стояли кучкой, парни с просторными плечами и дюжими сутулыми морскими спинами. Сказавший про добрую собачку все еще смотрел настороженно на Крэга, сунув руки в карманы комбинезона. Даже под густым морским загаром виден был англичанин, светлоглазый, с пшеничными волосами и тонкой кожей. Рядом с ним стоял коротышка с шевелюрой морковного цвета и крупными веснушками. А еще у одного были совсем белые, льняные усы. Наверняка из Уэльса! Наверняка сын или брат забастовщика.
— Вы англичане, моряки? — спросил строго Уишборн, сделав один шаг к толпе.
— Разве это не видно? — весело ответил одетый в комбинезон. — Вся команда «Галифакса» здесь. Только якорная вахта осталась на борту.
— Что у вас, англичан, общего с этими грязными дикарями, с желтыми и черномазыми лодырями?
Уишборн растягивал слова, как истый выпускник Оксфорда. Он проводил черту между собой и этими парнями в комбинезонах.
— Видите ли, мистер, как вас там… — начал было дружелюбно моряк, подходя к Уишборну, но Джемс Уишборн посмотрел на него так, будто снова провел черту между собой и моряком, переступать которую не рекомендуется. Он вздернул заносчиво подбородок и внезапно разозлился.
— Какого дьявола вам здесь нужно? Немедленно отправляйтесь на свою лоханку. Это говорю вам я, Джемс Уишборн! Вы слышали здесь эту фамилию?
Уишборн теперь уже словно откусывал и отплевывал слова. Но моряк не двинулся, спокойно, не вынимая рук из карманов, разглядывая стоявшего перед ним низенького, полненького плешивого человека, похожего на благочестивого разбойника.
— Чистенький, сытенький, — сказал моряк, а другой, с льняными усами, щелкнул языком:
— А дать бы ему «большую молитву», как думаете, ребята, что бы от него осталось?
Уишборн случайно слышал однажды о «большой молитве», каменный плите в полтонны весом — ею матросы скребут палубу для чистоты. У него вспотела даже лысина, и он заорал: