Страница 15 из 17
– У меня жалости и нет, я просто хотел узнать твоё мнение, а оказалось, что у тебя на этот счет целая теория.
– Не пойму, Иван, почему, когда я с тобой разговариваю, мне всегда хочется тебе плохое сказать. Может, обидеть даже… Ты всегда говоришь свысока, как наш хуторской куркуль Опанасенко. Так тот хоть богатый, власть имеет, а ты? Служишь своим врагам, убийце матери, вместо того, чтобы отомстить. Это я должен тебя презирать!
Иван в ярости схватил его за плечо и рывком развернул лицом к себе:
– Ты! Да я тебя…
Ян немигающе посмотрел ему в глаза.
– В гляделки хочешь поиграть? Давай, попробуем!
Боль, словно беря разбег, начала мелко пульсировать в мозгу Ивана.
– Ну-ну! Ты это брось! Здесь мне с тобой и тягаться не резон.
Он помолчал, но, видно, случившееся не давало ему покоя, а граф Головин привык всё расставлять по местам и, как хороший коллекционер, снабжать соответствующими ярлыками. Ян как явление упорно выбивался из этого ряда; его слова о том, что смотрит на него свысока, граф объяснил просто: я хочу сделать, как лучше, а этот деревенский недоросль не понимает своего счастья.
– Вот скажи, Ян, как ты думаешь распорядиться даром, что послал тебе господь: другим во благо или себе в развлечение?
– Ты, Иван, как наш батюшка вещаешь! Чего это я всё время должен думать, как да что? Или мне этот дар в торбе носить? – Ян понизил голос. – Честно тебе скажу: хочу маленько Юлию проучить, уж больно она заносится, пся крев, то да сё! Если она и тебе нравится, могу подсобить.
– Ах ты, сопляк! – рассердился Иван и даже рука его дернулась от желания дать затрещину новоявленному всемогущему. – Подсобить он хочет. Всё, до чего додумался, это как с паненкой развлечься!
– Ну, а что ещё?
– Эх, рано к тебе всё это пришло, понимаешь, рано! Мальчишка совсем. Что ещё… А людям послужить ты не хочешь?
– Людям… Всем или каким-то одним? Что они мне хорошего сделали? Те, которые приютили, сам говоришь, плохие. А других я и не знаю. Служить незнакомым, кому ни попадя? А как я узнаю, что они хорошие? Молчишь. Сам не знаешь, а учишь. Я ведь тоже не лаптем щи хлебал!
Граф Головин, врач и философ, человек, считающий себя незаурядной личностью, растерялся. "Господи, – тоскливо думал он, – ну почему мы всегда просто принимали на веру высокие слова о необходимости служения людям и повторяли их восторженно, не задавая дурацких вопросов, а этот малограмотный деревенский парень спокойно поднимает руку на святая святых и ничтоже сумняшеся расшатывает храм высшей истины…" Тут, совсем некстати, скорее, от желания прервать затянувшуюся паузу, он спросил:
– Скажи, а что у тебя с Беатой? Любовь или так, голову ей морочишь?
– Вот, опять! Опять ты со мной говоришь, как священник. Разве каждая девушка в жизни – непременно любовь? У тебя ни одной не было или ты всех любил? В другой раз позови проповедь читать, сегодня недосуг мне.
– Да погоди ты!.. Ладно, прости, больше не стану тебя моралью изводить.
– И хорошо. Чего нам с тобой ссориться? Думаю, человек ты неплохой…
– Спасибо! – поклонился Иван.
– Смейся-не смейся, а я считаю, что в долгу у тебя. Выхаживал меня, чужого человека, как нянька. Носил на себе, хоть и граф.
– Издеваешься?
– Ладно, я тоже не стану тебя изводить. Только объясни мне кое-что; Юлия о Беате говорила так, как парень говорит о девушке.
– Понятно. В вашем хуторе о лесбийской любви, конечно, не слышали.
– О какой?
– Да, всё равно не запомнишь, и в жизни вряд ли когда ещё встретишь. Тут тебе не древняя Греция. Зато в замке сможешь такое увидеть, что и в страшном сне не приснится.
– Ну, насчет грязного разврата нам батюшка часто говорил… Иван, а ты не объяснишь мне, как они это… любятся друг с другом?
– Так, теперь ещё и нездоровое любопытство.
– Что ты меня всё виноватишь? Начал рассказывать, поманил и бросил. Ничего, докумекаю. Хочу с паненкой позабавиться? Да потому, что сейчас мой верх может быть. Она на меня, как на живую игрушку смотрит, сам же говорил. А мне, выходит, нельзя?
– Нельзя. Ты человек, а не волк!
– С волками жить – по-волчьи выть.
– Ты прямо философ!
– А ты… ты хуже Юлии! – Ян от возмущения не мог подобрать слов. – Та хоть и ставит меня ниже всякой скотины, но и не скрывает этого. Ты же, Иван, – или как там тебя, граф Головин? – меня презираешь, мол, темный, деревенский, безродный!
– Опять ты о глупостях. Да не презираю я тебя, у меня манера общения такая.
– Со слугами! А я тебе не слуга. И грамоте, если хочешь знать, обучен. К батюшке за шесть километров на уроки ходил… Ты вот меня с волком сравнил. А сам? Живёшь, как в кустах сидишь, момент выжидаешь!
– Сижу… Ты хоть знаешь, что пан Зигмунд никогда один не бывает? Я камердинер, ему прислуживаю, обуваю-одеваю, вслух читаю, а рядом непременно кто-то из телохранителей сидит и в руках – револьвер. Выходит, он мне не доверяет? Никому не доверяет! Ты меня сразу осудил. Думаешь, я смерти боюсь? Я её уже пережил. Зигмунд мой род к вымиранию приговорил, мне же хочется назло этому выродку сына родить, и, может быть, не одного! Но вначале эту ядовитую гадину хочу раздавить. А он без своего отряда не ходит и не ездит.
– Что же получается, он до гробовой доски будет так оберегаться, а ты и состаришься возле него?
– Не беспокойся, есть у меня план, и всё готово для его осуществления. Я теперь не только его привычки знаю, но и охранников, как братьев родных, изучил. Всех извергов хочу покарать. Может, господь недаром жизнь мне сохранил, чтобы я не только за свою семью отомстил, а и за всех невинно убиенных. Ты, верно, не знаешь, что по окрестным селам происходит? Нет-нет, да какая-нибудь девушка пропадает. И никто её потом не видит. Исчезает без следа.
– У нас тоже, бывало, всякое брехали, но чтобы такое, – Ян содрогнулся. – Похоже на страшную сказку.
– Иной раз действительность оказывается страшнее. Короче, поползли слухи, что в замке поселились вурдалаки. Вроде, кровь из молодых девушек выпивают, а трупы в болоте топят. В один из дней местные крестьяне на замок приступом пошли. А пан Зигмунд и его свора меры-то на всякий случай приняли: у них в левой башне пулемет стоял. Еле отбились, а на другой день из округа немецких минеров вызвали. Теперь вокруг всего замка минное поле. Кто-то из местных крестьян буквально за день до тебя на него попал, так ему повезло куда меньше. В клочья разнесло. Думали, и ты из местных. Скажи спасибо Юлии, приглянулся ты ей, а то пошёл бы на медицинские нужды пана Вальтера или на забаву молодчикам Зигмунда. Как тебе моя сказка?
Ян только головой помотал.
– Что же, на них и управы никакой нет?
– Пока немцы поблизости стояли, они им даже защиту обеспечивали. Да и замок для тёмных дел удачно расположен: и уединён, и малодоступен. Предки знали, как строить! А сейчас власть всё время меняется, не до Зигмунда; улик против него никаких нет. Кто же серьезно в вампиров верит? Трупов никто не видел, обыскивать замок нет оснований. Считается, всё крестьянские домыслы.
– Всё равно я тебя не пойму. Если бы мою мать кто убил, и я бы знал, кто он, я бы не смог так долго рядом жить, да ещё присматриваться, примериваться. Пришел бы, перерезал глотку, а там – будь что будет! Сидишь тут, как… паук! Плетёшь неведомо что. Ну и сиди; я сам разберусь, как поступить с Беатой или с Юлией.
Он с сожалением глянул на поникшего Ивана.
– Думал, раз ты ученый, сможешь мне объяснить, почему, когда я на Епифана разозлился, увидел, что у меня в голове будто ружье: я на курок нажимаю, а оно стреляет. Я даже вижу, как стрелы огненные летят. И с Юлией. В глаза её смотрю и как бы колдую; всю её изнутри, как в книге, вижу. Становлюсь будто печка и плавлю её, как воск свечной; а Юлия становится мягкой, податливой, – лепи, что хочешь! Но надо её под властью своей всё время держать: чуть на минутку выпустил, она сразу – по морде!
– Я тебе всё объясню. Но попозже, ладно? – устало сказал Иван.