Потусторонний. Пенталогия

Жирдяй и тощий продолжали смотреть на меня. Я вопросительно вскинул брови.

— Зря ты его вырубил, — вдруг весело усмехнувшись, сказал жирдяй, приглаживая усы, и снова завалился на койку.

Тощий в подтверждение закивал, а затем добавил мрачным голосом:

— Зря, точно зря. Теперь Хуан тебе ночью горло перережет.

— Пусть только попробует, — буркнул я и сел обратно.

Это мы уже проходили ещё в приюте. Хесус со своими псами с завидной регулярностью устраивали мне ночные экзекуции. И я даже не сомневался, что он может учудить нечто подобное. Ну не прирезать, конечно, как бы он сюда пронёс оружие? Но что-то близкое к этому — вполне. Только одного я не понимал, к чему это всё было? Показать свой авторитет? Зачем?

Скорее всего, уже сегодня мне выдвинут обвинения и переведут в центр предварительного заключения. Скучно им здесь, что ли?

Я несколько часов просидел в своём углу, больше никто меня не трогал. Только татуированный, очухавшись, что-то вякнул и уполз к входу. Оттуда он то и дело злобно зыркал, но я уже не обращал на него внимание.

Всё это время я думал о Женьке с Лерой. Теперь копы наверняка пробьют меня по базе и все выяснят. Нет, девчонок они вряд ли так быстро и просто смогут найти. Мы живём в доме покойной матери Диего. Девчонки красят светло-русые волосы в чёрный цвет, носят карие линзы, их светлая кожа давно стало смуглой от жарких лучей мексиканского солнца, и теперь весьма сложно отличить их от местных деревенских девиц. К тому же в их биометрических свидетельствах, на которые я потратил немало денег, значится, что Лаура и Эмилия Дельгадо родились в Мексике, что Диего их отец, а мать умерла шесть лет назад. Документы выглядят идеально, если не пробивать их по базе, но вряд ли кому-то придёт это в голову.

Главное, чтоб не взяли Диего и Карлоса, тогда вся наша конспирация рухнет и моих сестёр снова отправят в приют. Этого я боялся больше всего. Лерка может вообще не выдержать, она до сих пор не отошла от того случая. А от мысли, что то же самое может случиться с Женей, меня от злости начинало колотить. Даже несмотря на то, что прошло почти два года, я не мог спокойно вспоминать лицо Леры в тот день. Застывшие слёзы, безразличный потухший взгляд.

— Тебя обижали?

— Нет, — говорила она, а мне явственно слышалось да.

— Кто?

— Никто…

Слёзы задрожали в зелёных глазах сестры.

— Это Хесус?! Это он со своими шавками?!

Лера замотала головой, уткнулась лицом в ладони, затряслась в беззвучном плаче. Только сейчас я увидел синяки на её тонких запястьях, на ногах чуть выше колен, подол цветастого платья надорван, злость затмила разум.

Я знал, что никому до этого нет дела. Никто не заступится, и никто не поможет. Без толку кому-то жаловаться, добиваться справедливости. Обычно от этого становится только хуже. Ни воспитатели, которые и сами охотно применяли физическую силу, ни власти, которым вообще на нас плевать, пока жестокость не станет достоянием общественности, никто бы нам не помог.

Поэтому я всё сделал сам. Хесус и его друзья теперь навсегда запомнят мой дивный кислотный дождь, который я оставил им напоследок в ту ночь, когда мы бежали из приюта.

— Эй, идём, — окликнул меня полицейский, замок на решётке щёлкнул.

Меня привели в кабинет следователя, здесь было накурено и душно, как и во всём полицейском участке, старый кондиционер не охлаждал воздух, а рыча, исторгал горячий уличный жар.

За столом сидел с кислой миной следователь. Всё происходящее ему явно не нравилось, создавалось впечатление, будто его оторвали от просмотра долгожданного футбольного матча и заставили чистить помойную яму.

Он с ходу завалил меня однообразными вопросами: имя, год рождения, где проживаю, зачем залез в дом уважаемого сеньора Джонсона, где мои сообщники? Я отвечал одно и то же, строго придерживаясь легенды. Хотя и понимал, насколько это глупо и абсурдно. Наверняка меня уже пробили по базе, и следователь и так прекрасно знает, кто я такой, но вот в остальном…

Я уже в который раз выдавал одну и ту же информацию:

— Мигель Мария Альварес, родился шестнадцатого февраля, в тридцать восьмом году, в Тьера Нуэва штата Потоси. Переехал в Керетаро год назад, работаю на мебельной фабрике.

Кстати, я там и вправду работал, и именно под именем Мигеля Альвареса. Ну, когда не грабил дома и не воровал. Но на фабрике платили так мало, что этого едва ли хватало, чтоб прокормиться самому, не говоря уже о сёстрах.

На вопросы об ограблении я отказался отвечать без адвоката. Следователь глядел на меня тоскливо и заново начинал задавать вопросы. Но я продолжал стоять на своём, выбора особого у меня не было.

А потом мне надоело отвечать по третьему кругу на одни и те же вопросы, и я, в последний раз сказав, что говорить без адвоката не буду, замолк и больше никак не реагировал. Следователь взбесился: орал, угрожал, а я продолжал сидеть, с видом человека, одолеваемого смертельной скукой, и то и дело зевать.

— Ну, молчи, молчи, — свирепо раздувая широкие мясистые ноздри, выкрикнул следователь, — всё равно тебе не отвертеться.

Я устало прикрыл глаза и снова зевнул.

— Пошёл вон! — выкрикнул он, и меня снова отвели в камеру.

Время близилось к вечеру. Нас по одному сводили в уборную, выдали одноразовые миски с серой плохо пахнущей массой. Я к ней даже не притронулся.

А затем выключили свет, оставив лишь тусклую лампу в коридоре. Вроде как спать положено. Нижнюю койку по-прежнему занимал жирный, костлявый теперь залез на верхнюю и дремал. Старик сидел на полу и с аппетитом уплетал серую массу, а татуированный сидел теперь в моём укромном уголке, тварь.

Но я сделал вид, что не заметил этого, и сел у стены неподалёку от старика.

— Будешь? — старик кивнул на мою тарелку, я отрицательно махнул головой и улёгся на холодный пол, подложив руку под голову, на грязные койки я лезть так и не рискнул, а на пол была хоть какая-то надежда, что его изредка мыли.

— Я возьму, — снова сказал старик.

— Бери, — вздохнул я.

— Облезешь, — резко вскочив с места, сказал татуированный и выхватил тарелку из рук старика. Не, ну ни тварь ли?

— Тебе не разрешал, — с нажимом сказал я.

Татуированный гадко ухмыльнулся и, набрав в ложку побольше, нарочито запихнул в рот и мерзко принялся чавкать. Мало, видимо, ему первого раза было.

Ещё секунду назад я лежал на полу и вот, придерживаясь рукой за решётку, бью эту свинью в челюсть с ноги.

«Лишь бы не убить», — запоздало думаю я. Тарелка с едой вылетает у него из рук, разбрасывая серую массу по всей камере. Татуированный, громко клацнув челюстью, летит в стену.

— Айя! Марико-о-он! — завывает он. Кровь течёт у него изо рта по подбородку, он хватается за голову обеими руками, будто голова у него раскололась надвое и только так он сможет удержать в черепушке остатки вытекающих мозгов.

— Убью суку! — заорал он и бросился на меня.

На скорость и реакцию мне грех жаловаться. Я, молниеносно присев, подсечкой сбил его с ног. Татуированный завалился на бок.

Позади громко загрохотал дубинкой по решётке и принялся ругаться коп:

— А ну, заткнулись все! Что вы здесь устроили, собаки?

Все молчали. Только татуированный, утирая кровь с лица, бормотал ругательства.

— Ещё раз услышу, всех прикую к койкам! — заявил полицейский, ещё раз грохнул дубиной и ушёл.

Когда шаги полицейского стихли, жирдяй встал со скамейки, расплылся в улыбке и с восхищением уставился на меня:

— Ты что? Из этих? — спросил он, раскинув руки в стороны, как будто собирался меня обнять.

— Из кого из этих? — нахмурившись, спросил я и на всякий случай сделал шаг назад.

Восхищение на его лице переросло в восторг, граничащий с идиотизмом:

— Ну, эти! Ниндзя! Карате! Айкидо! Кунг-фу!

— Нет, — отчеканил я, — ничего из перечисленного.

Жирдяй разочарованно уставился на меня, явно ожидая пояснений.

Татуированный тем временем, отплёвываясь, на четвереньках уполз в тёмный угол.