Потусторонний. Пенталогия

Может, конечно, все куда проще. Например, они просто охраняли свою территорию, а я влез без спроса. Ну, или местные горцы людоеды-дикари и меня собирались сожрать.

Нет, так гадать можно до бесконечности. Что бы там ни было, попадаться к ним в лапы и проверять желания не было. Мне нужно уходить отсюда. Моя цель была куда дальше от горы. Где-то там должна быть цивилизация.

Из расщелины мне открывался отличный обзор, а меня в тени камней разглядеть было невозможно. Поэтому я просто сидел, смотрел и ждал.

Тем временем с моря подул холодный ветер, по небу стремительно поползли черно-серые тучи. По-хорошему нужно было убираться отсюда, с горы, пока не началась гроза, но тогда я рисковал застать ее по пути.

«А, плевать, — решил я, — не сахарный, не растаю».

Под дождем даже лучше, меньше вероятности встретить еще кого-нибудь, агрессивно настроенного.

И только я собрался в путь и вышел из ущелья, как серое небо расчертило яркой извилистой молнией, а затем зарокотал на всю округу гром. Ветер подул пронзительно холодный.

Ну, может, я и погорячился, шагать под проливным ливнем на холодном ветру — не затем же я здесь, чтоб умереть через неделю от воспаления легких.

Я вернулся обратно. Настроение испортилось, к тому же мне не дали ни воды, ни еды. И если голод можно было перетерпеть, то с жаждой справляться было куда сложнее. Ладно, дождусь, когда пойдет дождь, и как-нибудь напьюсь.

Сидеть на месте и ждать я не любил. Вообще ждать терпеть не могу. Я любил действовать. Поэтому сидение в расщелине мне показалось пыткой, да и дождь как назло не начинался. Небо все больше затягивало тучами, молнии блистали все ярче и чаще, гром грохотал без остановки, но ни одной капельки с неба не упало.

Вдруг впереди я увидел фигуру, ловко прыгающую среди острых камней. Фигура была щуплая, невысокая, в лохмотьях. Можно было решить, что это старик или старуха, но судя по тому, как резво и стремительно силуэт приближался ко мне, это был кто-то достаточно юный, возможно даже ребёнок. Правда, было в его движениях что-то странное, неправильное, будто он или она прихрамывал на бегу.

Когда между нами осталось меньше десяти метров, сомнения не оставалось — кто-то идет прямо сюда. Я напрягся и отполз подальше — в глубину расщелины, пока не уткнулся спиной в камень.

Вдалеке зашелестел дождь, медленно наращивая шум. А когда человек вошел в ущелье, ливень уже вовсю хлестал, тугими струями стуча по земле, да так хлестал, что мелкие брызги долетали до меня, хотя я и сидел далеко от входа.

Человек, шаркая ногами, прошел к соседней стене и чем-то зашуршал.

Наверное, стоило как-то обозначить своё присутствие, но я промолчал. И чем дольше я молчал, тем меньше во мне оставалось уверенности, что это вообще стоит делать. Особенно здесь, в темноте. Мало ли какие у них здесь порядки. Может, тут и дети ходят с оружием, хотя и в нашем мире это не такая уж редкость.

Тем временем шорох в углу прекратился, послышался щелчок и стало светло. Человек зажег фонарик. Самый обычный фонарик, светящий слабым тусклым светом.

Она смотрела немного настороженно прямо на меня, а я глядел, пожалуй, точно так же на нее. Теперь я убедился, что это девчонка. Она уже успела снять промокшую драную, сшитую из множества лоскутов накидку и осталась в бесформенных, совсем ей не по размеру штанах и короткой майке. Девчонка — не совсем ребенок, подросток лет четырнадцати-пятнадцати, со смуглым, грубоватым, обветренным лицом и темно-карими, слишком широко посаженными глазами. Длинные неопределённого цвета волосы, похоже, никогда не были знакомы с расчёской и висели грязными паклями.

— Здрава, — неуверенно сказала она.

— Здрава, — ответил я, радуясь такому понятному приветствию, и даже улыбнулся ей.

Девчонка улыбнулась в ответ и, осмелев, затараторила так, что я даже если бы захотел, не смог бы выловить из этого потока хоть какое-то слово. Но судя по интонации, она заваливала меня вопросами.

Не зная, что ответить, я глупо улыбался и пожимал плечами.

— Айя-яй! — закачала она головой, с сочувствием поглядев на меня. — Ако се наам?

Это я понял. Не сразу сориентировался, к какому языку какое слово относится, но наам она произнесла в точности, как говорят в Индии, когда спрашивают про имя.

— Никита, — ответил я и повторил: — Ако се наам?

— Ник-итя? — недоверчиво улыбнулась она. — Странджа наам.

И это я тоже понял, имя ей мое странным показалось. Я даже воспрял духом как-то. Худо-бедно я ее все же мог понять.

— Как тебя зовут? — снова повторил я на новом языке, старательно проговаривая каждое слово.

— Нэва, — сказала она и будто потеряла ко мне всякий интерес.

Моя новая знакомая, вытащив из-за спины торбу на лямках, что-то вроде импровизированного рюкзака, принялась там рыться.

Пока она что-то искала, я заметил, что одна нога у нее явно короче и тоньше другой. Теперь ясно, почему она так странно передвигалась.

Нэва тем временем извлекла из торбы большую консервную банку, в такие обычно закатывают томатный суп, затем вытащила нож и принялась ее вскрывать.

Запахло самой настоящей тушенкой, я чуть слюной не подавился. Нэва посмотрела на меня исподлобья, прицокнула языком.

— Се бхуки? — спросила она, с жалостью глядя на меня. Тут даже языки не нужно знать, чтобы понять, что речь о еде.

Но этот ее взгляд, такой унизительный, что ли. Наверное, так смотрят добрые девочки на бездомных голодных собак. Но я решил, что теперь не до гордости. Если хорошо подумать, то мне было плевать, как я там выглядел со стороны. А вот еда — неизвестно вообще, когда мне в следующий раз удастся поесть, поэтому я с готовностью закивал.

Нэва снова одарила меня этим жалостливым взглядом, протянула банку, я с готовностью взял. С полминуты подождал, надеясь, что она мне даст что-то вроде ложки, но, так и не дождавшись, начал доставать пальцами кусочки говядины в застывшем жиру и жевать. Вкусная тушенка, кстати, такой я в своем мире не пробовал никогда. Наша, особенно дешёвая, на вкус напоминала резину, а эта, даже холодная, таяла во рту.

Нэва снова принялась о чем-то расспрашивать. Но если с одним предложением мне хоть как-то удавалось разобраться, то с безостановочным потоком фраз я уже справиться не мог. Поэтому я просто жевал и смотрел на неё. Пусть думает, что я идиот, потерявшийся в горах, может, это меня как-то спасёт. Может, она выведет меня к людям, а лучше к той цивилизации, которая тут точно была, судя по фонарику и консервной банке. Вспомнив про банку, я принялся крутить и вертеть ее в руках, надеясь найти там надпись, фирму-изготовителя, ну или хоть какие-то опознавательные знаки, может быть даже срок годности. Но она была чиста. Совсем ничего. Странно.

— Ди до, — вытянув вперёд руку, требовательно произнесла она. Я сначала растерялся, но потом до меня дошло, что она требует тушенку обратно.

С тоской заглянул внутрь, еще половина осталась. Но и на том, в общем-то, спасибо. Я, желая вернуть ей банку, неаккуратно схватился за край и порезал палец. Шикнул, засунул по инерции палец в рот, а банку отдал ей другой рукой.

Нэва нахмурилась, забрала тушенку и так же руками принялась есть, то и дело поглядывая на меня с подозрением.

Снова задала вопрос, который я не понял. Я ее не слушал, глядел на стену дождя, хлещущую у входа. Радовало, что вода не затекает в расщелину и здесь относительно сухо. Небо стремительно темнело и, кажется, близилась ночь.

Я вытащил палец изо рта, глядя, как порез тут же наливается кровью.

— Ракта! — возбужденно крикнула Нэва, отставляя в сторону тушенку и вытирая руки о штаны.

Она вскочила на ноги, взбудораженно глядя на мой палец. На всякий случай я засунул его обратно в рот. Ракт — кровь на хинди. Чем же ее так удивил мой раненый палец?

— Ракта! — повторила она, растерянно топчась на месте.

— Ракта, ракта, — согласился я и показал ей палец.

Конечно, поведение Нэвы немного настораживало. Что, она крови, что ли, никогда не видела? Почему-то в голове сразу возникла ассоциация с праведными вампирами из старых фильмов, которым очень хочется крови, но не можется из-за высоких моральных убеждений.